Ефрем Филофейский - Моя жизнь со Старцем Иосифом

Все старые продукты — и с плесенью, и с жучками — Старец откладывал на Великий пост, видимо, из тех соображений, что Великим постом съедят все. Поэтому мы знали, что если Старец хранил червивую фасоль, то, значит, Четыредесятница у нас будет скоромной. Желудку было тяжко. По ночам — бдение с двойным правилом, а днем — работа. Мы таскали доски, пшеницу, цемент. Даже животные не стали бы переносить тяжести, если их не покормить, а мы и воды не пили. Однажды мы сказали:

— Старче, у нас подкашиваются ноги.

И он нам дал немного сухарей и воды.

Когда же наступила Страстная седмица, у меня не было сил ее пережить. Болел желудок, часто случалась рвота. Я еле держался на ногах. А ночью я должен был исполнять свои обязанности: тысячи поклонов, стояние на ногах целыми часами, десять часов келейного бдения с четками, чтением, поклонами. Таково было правило. И молчание. Ни с кем не разговаривать.

В конце концов мой желудок не выдержал. Всю Пасху была рвота. Старец, увидев это, сказал:

— На следующий год будет тебе снисхождение, с понедельника по пятницу один раз в день будешь есть фасоль.

В мою первую у Старца Великую Четыредесятницу установленный им пост мне показался очень строгим. Но в предыдущие годы, в предыдущие Четыредесятницы, он держал еще более строгий пост. Мы же теперь, будучи очень слабыми душой и телом, не можем и помыслить о такой аскезе.

* * *

Старец вместе с отцом Арсением, кроме постов, установленных Церковью, совершали еще и дополнительные посты. Однажды они решили целый месяц совсем не есть хлеба. Они ели только немного вареной фасоли. В другие свои посты они ели только хлеб, и ничего другого. Но особенно строго они постились в Великую Четыредесятницу.

Наша жизнь, по обычным человеческим меркам, была трудна, но благодаря помыслу самоотречения делалась легкой. Когда послушание звало нас бежать с горы вниз и тащить груз, часто превосходящий наши силы, мы это делали сразу без всякого возражения. Ведь Старец учил так:

— Человек, имеющий произволение к телесным трудам, имеет произволение и к трудам духовным, если положит доброе начало, если хорошо усвоит, что такое монашество. Тогда завершается превращение подвижника в человека духовного. Ибо телесный труд, сознательный и согласный с истинной целью монашеской жизни, чудесно помогает монаху в покаянии, плаче и слезах.

Эти дневные и ночные труды даровали нам, по молитвам Старца, слезы днем и ночью. На молитве, на послушании, во время трудов глаза не прекращали источать слезы. Мы дошли до того, что умывались не водой, а слезами. Поэтому часто, когда мы ложились спать, нас окружало благоухание Божие. Молитвы Старца были очень сильны.

* * *

Как-то в один из великопостных дней Старец позвал отца Афанасия и сказал ему:

— Отец Афанасий, разыщи-ка мне бурдюк.

Отец Афанасий обошел всю Святую Гору, раздобыл-таки бурдюк, не помню уже, свиной или козий, и принес его Старцу. Старец бросил туда все остававшиеся у нас кусочки сыра, затем вскипятил концентрированное молоко и вылил его туда же.

— Хлопцы, после Пасхи у нас будет бурдючный сыр, вы с ума сойдете! Пахнуть будет на всю округу!

Он регулярно чистил бурдюк, потому что червячки поднимались к горловине. И он их счищал ножом.

— Не смотрите на то, что снаружи, увидите, каков он внутри.

И когда он открыл на Пасху этот бурдюк, я убежал далеко. Как ракета. Запах, который сразу распространился на всю округу, и червячки, полезшие из бурдюка с сыром, — все это было слишком для моего желудка, ослабевшего от поста. Мне это было не под силу. Разве возможно было, чтобы из остатков сыра с кипяченым концентрированным молоком бурдючная кожа сделала нормальный сыр? Но тем не менее Старец поставил этот сыр на стол и вместе с отцом Арсением съел его полностью.

* * *

Когда наступила Пасха, мы совершали все то же бдение. Мы и не заикались о том, чтобы ради такого праздника сделать что-то другое. Устав! Бдение, наше обычное бдение! Никакого отдохновения ни на один день. У нас ничего не изменилось. Как мы поем, «постом, бдением, молитвою небесная дарования приим». [36] Старец мне говорил: «Если мы не будем этого исполнять, не жди обретения дарований». И сам он в этом шел впереди. Старец был для нас примером.

Наша Пасха была чудесна: во дворе перед церковкой, под нашими апельсиновыми деревьями. Мирно, тихо мы служили литургию. Вокруг пустыня, никого, кроме нас. Я видел, как сияет Старец, как он от радости не может удержаться от слез. Слез не о грехах, слез от света Воскресения! Не могла удержаться его душа. Переполненная чувствами, она рождала слезы. Мы говорили: «Христос воскресе!» — а он плакал, словно малое дитя. Как все это было прекрасно!

Когда кончилась служба и все разошлись по келлиям, я размышлял о благодати Воскресения, которую каждый из нас получил. Затем я лег спать. Проснулся рано, пошел на скалы и тянул четку. Какая красота! Как прекрасно Воскресение Христово! Били монастырские колокола обителей Святого Григория и Святого Дионисия, бил в Русском монастыре колокол, который в два раза больше, чем наш двор. Шумели волны, и они звучали, как гимн, как фортепиано, как орган, как что-то Небесное, создавая некую прекрасную мелодию. Я размышлял о том, как совершается Пасха на Небе, как там тогда поют ангелы, как они исполняют Небесные гимны. И я приходил в созерцание. Я сидел и наслаждался, творя Иисусову молитовку. Это было и Воскресение Христово, и благодать Божия, и некий прекрасный духовный пир, который не выразишь словами. Я один среди скал, и никого рядом. Лишь птички.

Старец, проснувшись, позвал меня:

— Вавулис! Вавулис! Быстро иди сюда, обормот!

— Благослови, Старче.

— Иди сюда, чтоб тебя! Где ты был, сорванец? А ну-ка, принимайся за готовку! Отцы есть хотят.

— Буди благословенно. Сию секунду, Старче.

— Спишь ты там, что ли? Где тебя носит?

Я принес вязанку, разжег огонь из веточек, принес воду и сам приготовил рыбку. Готовил я во дворе, рядом с каливами отцов. Затем накрыл на стол. Когда совсем рассвело, пришли отцы. Трапеза в пустыне проходила молча. Отцы поели и ушли, а я принялся мыть тарелки.

На следующий день нам готовил Старец. Он сказал: «Я вам приготовлю магирицу!» Магирица — это суп с овечьими потрохами. И что он сделал? Послушайте, что это была за магирица. Мы покупали рыбу. Когда он готовил эту рыбу, потроха он не выбрасывал. Теперь он их промыл, порезал на кусочки, добавил рис и немного зелени. Добавил и одну луковку. И приговаривал: «Сейчас будет вам магирица». Ох, Боже упаси! Что мне было делать? Я подумал: «Раз это готовит Старец, это будет хорошо». Как ни пахли рыбьи потроха, я это съел и пошел спать. И не успев проснуться, извергнул все это. Старец спросил меня: