Светлана Багдерина - Ведьма

Светлана Анатольевна Багдерина

Ведьма

— …Ведьма, ведьма, ведьма, ведьма! — кривлялся и подпрыгивал на одной ноге долговязый мальчишка со светлыми, спутанными как пакля волосами.

— Эката, мэката, чуката, мэ! — подхватили дети кузнеца, неистово размахивая руками, точно разбрасывали воображаемые заклятья.

— Ведьма, ведьма, улетай, наше поле не топтай! — вспоминали старую считалку четыре ехидные подружки.

— Ведьма, ведьма, ведьма, ведьма! — восторженно верещал карапуз молочницы, не понимающий смысла происходящего, но довольный поднятым шумом и гамом.

— Я не ведьма, не ведьма, не ведьма!!!

Ануш побледнела, сжала кулачки, бросилась на длинного, на девчонок, на сыновей кузнеца, но те увертывались от нее со смехом и улюлюкали еще громче, словно находя в этом необъяснимую прелесть новой игры.

— Не ведьма… — остановилась девочка, прикусила губу, затравленно оглянулась и, втянув голову в плечи, поплелась к дому. — Не ведьма…

Комок сухой земли ударил ее в затылок — не больно, но неожиданно. Девочка ойкнула, повернулась возмущенно к веселящейся ораве — и второй угодил ей в лицо.

Руки Ануш метнулись к глазам, запорошенным пылью, и довольная ребятня засвистела и захохотала еще громче.

Слова — непонятные, похожие на те, что слышала на ярмарках от иноземных купцов — прыгнули на язык сами собой.

— Масаха кусаха абран барабан!!! — выкрикнула она и выбросила вперед руки со скрюченными пальцами. — Сейчас я вас всех превращу в тараканов и змей!!!

— Ведьма!!! — зашелся от недоброго восторга светловолосый, подхватил с земли черепок и запулил в девчонку. — Бей ведьму!!!

Тяжелый осколок кувшина угодил Ануш в грудь, она покачнулась, оступилась, шлепнулась набок, расшибив до крови локоть, и не успела опомниться, как вся ватага оказалась рядом: кто швырял в нее камни и землю, кто неумело, но энергично пытался пнуть, кто тыкал палкой или норовил хлестнуть веткой…

Будь Ануш в состоянии думать, она сто раз бы пожалела, что не побежала опрометью во двор при первом же обидном выкрике. Но сейчас мыслей не было, слов не было, не было даже голоса, чтобы закричать или зареветь, и она лишь уворачивалась неуклюже, каталась по земле точно раненый зверек, и силилась подняться…

Наконец голова ее уперлась во что-то твердое, рука испуганно дернулась назад и стукнулась о теплое и занозчатое.

Забор?

Ануш торопливо встала, прижимаясь спиной к корявой доске как к последнему оплоту. Вдруг дерево подалось, уходя назад под ее весом, и девочка снова упала — но на этот раз на высокую мягкую траву.

Ворота!

Двор!!!..

— Ведьма в домике! — звонко всех оповестил карапуз молочницы и засмеялся.

— Легко отделалась! — фыркнул сын кузнеца, отряхивая ладони от пыли.

— Больше не будет превращать людей в тараканов! — поддержала его рыжая девчонка и отшвырнула полысевшую ветку.

— И вообще, проваливай из нашей деревни, ведьма! — со злостью выкрикнул белобрысый, яростно пнул землю, и маленькая грязная туча пыли взвилась над его ступнями, точно окрашивая слова. — Нечего тут тебе и твоей матери делать! Чужих мужей уводить!

Ануш отодвинулась боком, не вставая, ухватилась за край створки, изо всех сил толкнула ее, захлопывая, и услышала, как на прощанье в старые толстые доски ударился камень.

Руки девочки потянулись к лицу, ощупывая царапины и припухлости, и тут же, как по сигналу, весь пережитый страх и унижение обрушились на нее разом, безжалостно давя, распластывая, душа, вжимая, втаптывая в грязь. Всё обидное, горькое, несправедливое, что случалось когда-либо в ее маленькой жизни и от чего в груди зарождался противный холодок, встрепенулось, подняло голову и стало выползать из закоулков ее души, словно тараканы в темноте. Непрошенное и нежданное, оно собиралось в кучу, напирая, шепча, смешиваясь, сливаясь воедино…

Хлынувшие слезы вымывали грязь из голубых, как весеннее небо, глаз. Но чем сильнее текли они — бессильные, отчаянные, злые, тем больше рос ком из колючего черного льда в ее груди.

Безобидная считалка про ведьму и урожай, знакомая каждому ребенку Эрегора, превратилась в дразнилку сразу, как только ее семья — мама и она, Ануш Саратон, переехали сюда.

Еще три недели назад они жили в другой деревне, в тринадцати днях пути от Перевозной, и пока ее отца не призвали в королевское войско на войну, вся недолгая шестилетняя жизнь Ануш протекала просто и безмятежно. Но прошлой осенью из столицы пришла бумажка с именами сельчан, погибших или пропавших без вести во время одного из сражений, и имя отца тоже было там. После этого тихий уютный мирок девочки превратился вдруг в холодный и враждебный. Внезапно оказалось, что бабушка и дедушка, тети и дяди и даже двоюродные браться и сестры принадлежали только папе, потому что они были папины, а маминых не было почему-то, и дома своего у мамы не было тоже, а в том, который Ануш считала своим и единственным, отчего-то стало мало места, и его, этого места, перестало хватать именно им с мамой…

Всю зиму и весну мама днем улыбалась и хлопотала по хозяйству, а ночью плакала в подушку или стояла в углу на коленях перед фигуркой Святого Радетеля. Ануш слышала сквозь сон, как отчаянные несвязные молитвы перемежались именем пропавшего отца, и начинала тихонько хныкать тоже.

А в первый день лета они собрали в узел нехитрые пожитки, положили в корзинку хлеб и сыр, сели на повозку деда Шарло, ворчливого, но добродушного соседа, и поехали. На вопрос девочки, куда, мама ответила: «Туда, где, может быть, меня еще помнят».

Старик довез их до соседней деревни, где дороги разбегались, сунул девочке на прощанье пару баранок с маком и поехал по своим делам, даже не оглядываясь.

Так началось их путешествие.

Ануш не любила вспоминать длинную дорогу, бесконечную пыль и жару, ночевки под открытым небом, попутные возы и пешие переходы длиной в полдня, если подвозить угрюмую женщину с ребенком никто не хотел. Но однажды вечером, когда солнце уже садилось, а тени устало вытягивались на земле во весь свой великанский рост, мучительный путь неожиданно закончился. Дорога привела их в деревню, красивую, богатую и большую, даже больше, чем покинутая ими две недели — или целую жизнь? — назад.

Опустив голову, мама медленно дошла до площади, свернула под удивленными взглядами сельчан в переулок, потом в другой, третий — и остановилась перед обветшалым домиком на углу.

Три маленьких пыльных окошка подслеповато глянули на нежданных гостей, налетевший ветерок грустно вздохнул листьями плюща, а с крыши, точно нечаянная старческая слеза, соскользнул маленький кусок черепицы и беззвучно упал в заросли лебеды.