Татьяна Алексеева-Бескина - Правда фронтового разведчика

Немцы орали в таких случаях что-то вроде: «Рус, кончай ящиками кидаться!» Запускать такие снаряды через головы своих войск не разрешалось, стреляли с передовой, напрямик.

Игорь приспособил такого «ванюшу» на лыжную установку от противотанкового ружья: получилось нечто вроде самодвижущейся торпеды, мчащейся по снегу напролом сквозь все заграждения. Бежала такая установка до километра — как раз прошивала всю нейтралку. По дороге, конечно, на что-то натыкалась, взрывалась, от взрыва детонировали близлежащие мины, расчищался коридор тридцать-сорок метров шириной. Отработали способы применения — получалось успешно. При первом же боевом запуске четырех таких наземных торпед Игорь участвовал сам и собственноручно захватил первого своего «личного» «языка», который при допросе решил, что русские применили новое секретное оружие, и было это 29 декабря 1943 года.

Нововведение с «ванюшами», взятие «языка» не прошли мимо глаз начальства. Командир дивизии полковник Черепанов только и спросил: «Ну, и чем тебя наградить?» — Игорь, не задумываясь ни минуты, выпалил: «Отпустить домой на Новый год!»

Святочные радости

Это был невообразимый новогодний подарок — 10 суток отпуска без учета дороги! Домой! В Москву! Но разрешение на такую поездку, пропуска выдавали только в штабе фронта, а до Нового года — чуть больше суток! По дороге в Москву сплошь заградотряды по печально известному приказу 227. да не одна, а две линии, и не дай бог поймают без соответствующих документов — сочтут за дезертира.

Упросил командира дивизии сочинить документы на месте — на свой страх и риск. Все бумаги подписали. Собирали всем полком, тащили самое лучшее: кто — китель, кто — сапоги хромовые, кто — сахар, кто — сало, кто — сардинки из доппайка — эдакие баночки по одной унции, апельсины трофейные — роскошь в те дни.

В путь двинулся, не теряя времени. До тылов дивизии добрался на попутных, санями — здесь все знакомо. От Фанзавода до Бологого курсировал фронтовой поезд, набитый, как те сардинки в банках. В самом Бологом огромный когда-то вокзал стал куском стены. И больше ничего! Под какими-то обрывками брезента набилось людей — фронтовой зал ожидания. Теплее — и ладно. А уж в теплушку, в вагон забраться — это как сегодняшний СВ. Конечно, никакого расписания в движении поездов, сам черт ногу сломит, ждать только случая и надеяться только на себя. С попутчиком-лейтенантом удалось захватить места в поезде до Спирова, даже вагоны оказались приличные, плацкартные. И тут как тут — патруль заградотряда. Проверили документы лейтенанта — все в порядке — сотрудник КГБ. К Игорю: «Ваши документы!» — «А у меня документов нет: лейтенант меня везет!».

Лейтенант быстро сообразил, подтвердил, патруль отстал. До Спирова доехали. 22 часа, 30 декабря. Дальше — никакой ясности. Лейтенант оказался неплохим парнем, привел Игоря к себе домой, накормил, даже согревательное нашлось.

Под утро подошел поезд! Конечно, никаких билетов. Состав весь наглухо закрыт, запечатан, вагоны — пассажирские. Повиснуть на подножке — бесполезное дело в легкой шинельке и хромовых сапогах при тридцатиградусном морозе. Заметил — в одном из тамбуров дверь приоткрыта! Проводница подметает пол. Вот удача! Втиснулся! Проводница закричала, набросилась с кулаками, пытаясь вытолкнуть, захлопнуть дверь — не тут-то было. Заполошным голосом, вскрикивая, помчалась по составу за старшим. А Игорь шмыгнул в вагон. Кое-где на третьих полках даже места свободные есть, в вагоне тепло, особенно с мороза. На полках спят офицеры в синих галифе, коричневых свитерах — точно таких же, как и на Игоре. Быстро махнул на самую верхнюю пустую полку, затолкал вещички, шинель, снял очки, снаряжение — пистолет под себя, сбросил гимнастерку, лег — короче, замаскировался, недаром — разведчик! Тем временем поезд тронулся, а в вагон пришли его искать, сунулись туда-сюда — нету! Ушли.

А через некоторое время началось! С каких-то полок понеслись боевые команды, двое подрались валенками, разбили стекло, выкинули валенки. Но буйствовать начали два-три человека, остальные — спали, а может, и нет. Один — с забинтованной головой — присматривался к Игорю, а потом через некоторое время сказал:

— А я вас знаю, вы у нас разведку боем организовывали, — и назвал место событий. Игорь понял — из роты капитана Храброва, штрафник.

И тут выяснилось, что занесло его в состав, в котором эвакуировали раненных в голову, контуженых и… психов, а для перевозки оных был жесткий режим: никаких посторонних контактов — еще выболтают военные секреты. То-то проводница и бросилась на него, как тигр.

В вагонном тепле разморило: перед этим трое суток не спал, тем более под легкими парами после Спирова. Бороться со сном было не под силу, пистолет под себя, и — будь что будет. Поспал, пришел в себя. Проводница, которую он угостил апельсинами — экзотика по тем временам, — наконец успокоилась: все обошлось для нее. А в 22 часа 31 декабря на подходе к Москве оказалось, что поезд проскочил Ленинградский и Курский вокзалы — идет без остановки в столице!

Рвануть стоп-кран нельзя: выдать себя и проводницу конвою. Решение пришло само собой, все вещи были наготове. У завода «Серп и молот» на откосе к реке Яузе решил прыгать в глубокий снег. Скатился достаточно мягко. Встал, отряхнулся, спустился к проезжей части пустынной в это время набережной. А тут — такси! Вот повезло! Благо денег отпускных с собой было достаточно.

— На Арбат!

На Арбате — родственники, родители еще в эвакуации за Уралом. На Арбате — школьные друзья. За полчаса до Нового сорок четвертого года с величайшим наслаждением нажал кнопку звонка и долго держал, вслушиваясь в довоенный звук. В коммунальной квартире, где кому — два длинных звонка, кому — три коротких, кому — сколько-то там. распахнулась дверь. Ах! И пошло: разговоры, восторги, хохот, всеобщее возбуждение — фронтовик, Новый год! Невиданные гостинцы — апельсины, сардинки, фляжка спирта — на стол! И побежало время… Вышли курящие в прихожую, Игорь, хоть и не курил, — с ними. И тут привычное ухо уловило звук, напоминающий летящий снаряд, — с ходу бухнулся под вешалку, свалив на себя все пальто! Мать честная, за стенкой спустили воду, а рефлекс фронтовой самозащиты сработал автоматически, засев осколком в мозгу. И смех, и слезы. Игорь начисто забыл звук спускаемой по трубам воды. Память жестко отфильтровала все ненужное на фронте и прочно закрепила самое необходимое.

На следующее утро прибежали школьные друзья, те. кто еще не ушел на фронт или уже вернулся раненым, девчонки из класса. Пошли гулять по новогодней Москве, смех, разговоры, кто, где. Фронтовику, мальчику из интеллигентной московской семьи, кое-что приспичило, и Игорь без всякого стеснения учинил нужное в сугроб, приятели-приятельницы остолбенели. На фронте остались привычки и навыки мирной городской жизни. Игорь и сам себя не узнавал, чертыхаясь задним числом на свои промахи. Год фронта — годы опыта.