Книга жизни. Воспоминания и размышления. Материалы к истории моего времени - Семен Маркович Дубнов
Эта общая разруха отразилась и на издательском деле: начались банкротства эмигрантских издательств, русских и еврейских. Большая фирма «Грани», выпустившая массу книг и, между прочим, русский оригинал моей «Новейшей истории», могла выдать мне вместо гонорара только известное количество экземпляров (около 500 из 5000 напечатанных комплектов). Еще печальнее было то, что я потерял надежду на издание остальных семи томов русского оригинала. Продолжалось только издание на иврит трех томов «Новейшей истории» в издательстве «Двир» Бялика и Равницкого, но и положение этого издательства пошатнулось, и надежды на окончание всего труда были очень слабы. Даже солидное немецкое издательство приостановило дальнейшую работу, выжидая минования кризиса на книжном рынке. Мне трудно было мириться с мыслью, что столь успешно начатое завершение моего жизненного труда прервется, и я продолжал — для «спасения души» — редактировать рукописи остальных томов, начиная с «Древнейшей истории».
Одновременно я занимался другой работой, в которой мне слышался отклик дальних лет, когда я увлекался разработкою материалов для истории польских евреев. Толчок был дан извне. В один летний день ко мне в Лихтенраде явились молодой студент Берлинского университета Симон Равидович{764} и молодой раввин Илия Каплан{765} и предложили мне передать еврейскому издательству «Аянот», выпустившему ряд литературных памятников, право на издание еврейского текста «Литовского Пинкоса», который под моей редакцией печатался в «Еврейской старине» вместе с русским переводом. Я принял это предложение и в течение целого года вторично редактировал текст «Пинкоса» с вариантами, на сей раз для «академического» издания, с примечаниями и большим введением. Каплан, преподаватель Талмуда в Берлинской ортодоксальной семинарии, должен был помогать мне в чтении корректур и дополнять мои примечания объяснениями из области талмудического права; но он успел сделать только часть этой работы, так как вскоре заболел и умер. Моим сотрудником по чтению корректур остался только Равидович, который одновременно печатал критический текст «Море невухе газ-ман» Крохмала{766} с обширной монографией об авторе. Впоследствии этот молодой ученый и публицист вошел в наш тесный берлинский кружок вместе со своей милой женой, дочерью известного сиониста А. Клея{767}.
Наряду с крупными работами писались в промежутках и мелкие статьи. В начале 1923 г. я написал вступительную статью к первому тому «Истории погромного движения на Украине 1917–1921 гг.», изданному «Восточно-еврейским архивом» в Берлине на основании огромной массы документов, вывезенных из Киева И. М. Чериковером и его друзьями. Первый том содержал систематическую историю погромов 1917–1918 гг., прекрасно составленную Чериковером. Моя вступительная статья, под заглавием «Третья гайдамачина», была написана под впечатлением этих потрясающих документов, чем и объясняется ее публицистический тон. Когда я вскоре после этого прочел жуткие описания очевидцев украинской резни 1919 г. (в специальном томе сборника «Решумот» под редакцией Бялика), я еще более убедился, что «третья гайдамачина» XX в. не уступала в жестокости однородным движениям XVII и XVIII вв.
Осенью 1923 г. мы снова стали жертвами квартирного кризиса. Пришлось оставить летнюю квартиру и приютиться в другой вилле в том же Лихтенраде. Мы поселились в мезонине старого дома, с балкона которого открывался вид на огороды, поля и лес. Домовладелица уверяла нас, что зимою тут будет тепло, так как вилла имела центральное отопление. Это нас успокоило, и мы согласились платить ей за комнаты с пансионом порядочную сумму в долларах. Пока еще грело сентябрьское солнце, было очень хорошо, и я чувствовал присутствие «духа святого» в те часы уединения, когда сидел на озаренном солнцем балконе и всматривался в даль полей, окаймленных лесом. Среди острых забот о дальнейшей судьбе моих книг я принялся за приготовление к печати томов «Древней истории», не зная, суждено ли им появиться в свет. Но с наступлением осенних холодов работать в новой квартире становилось все труднее. Новая хозяйка обманула нас: центральное отопление было испорчено, а простых печей в наших комнатах не было. Мы мерзли, и когда нам в конце декабря грозило замерзание при пяти градусах Цельсия, мы бежали в Берлин и поселились в пансионе в центре города. Так я дорого заплатил за свою сельскую идиллию, за мечту о жизни на лоне природы, вдали от шума городского.
Приведу в дополнение несколько записей из дневников 1922–1923 гг.
1922
17 октября. Кончился процесс убийц Ратенау. Суд возгласил анафему антисемитизму, лежавшему в основе заговора германской «черной сотни». А третьего дня в Берлине произошли уличные столкновения между этой «черной сотней» и коммунистами. Неспокойно в холодной и голодной Германии... Гниющий труп мировой войны все еще отравляет атмосферу. Что это: Untergang des Abendlandes Шпенглера{768} или один из тех исторических маразмов, которые в предыдущие эпохи не ощущались так болезненно, как теперь, после мирового кровопускания?
27 октября. Вчера вечером были у меня братья Черновицы. Старшего («Рав-цаир») не видел, кажется, с 1911 г.; он все время жил в Швейцарии и Германии. Младший брат («Сефог», журналист) приехал из Иерусалима с поручением вербовать профессоров для открывающегося там историко-филологического факультета. Меня будто бы приглашают на кафедру еврейской истории. Я ответил, что в ближайшие три-четыре года, до моего «заключения Талмуда» — издания многоязычной истории, я прикован к Берлину. Обещал через год приехать на один семестр или триместр в Палестину для открытия курса. Глубокое
