Игорь Дьяконов - Книга воспоминаний
I
Еще мы мальчиками были,Еще нас лычки занимали,Еще махорку не курили,Еще ремнями щеголялиИ, выходя на пост дежурный,На небо взор мы не кидалиИ тучи — ясности лазурнойЕще мы не предпочитали.Еще устам впервой проклятья,Еще ушам ужасны стоны,Еще не умирали братья,Еще не изменяли жены,В смешных шинелях, не по росту,В раструбах кирзовых, шагамиЕще не мерили погостов,Что карты числят городами,Еще нам дым не застил небаИ запах не вставал в пустынеОт догорающего хлеба,Незабываемый отныне,Друзей мучительные тениЕще никем не призывались –Одни средь новых поколенийМы только в тридцать лет остались.Полвеком жизни мы не сыты,На ласку, как на смерть влекомы,Ласкают, чьи мужья убиты,Ласкает горький хмель знакомый.Нам полста лет не надоели –Полтысячи нам будет мало!А жизнь давно прошла — в шинели;Паек получен. Ночь настала.
I I
Еще мы мальчиками были.Еще нас лычки занимали.Еще махорка не курили.Еще как моль не умирали.Но слухом чутким, духом чистымШаги судьбы нам слышны были,И в сердце грозные горнистыТо замирали, то трубили.Какой же ныне глухотоюНам уши время заложило?Над нашей каменной землеюСудьба лицо свое склонила,Как в пленке из агар-агараВсе беспорядочно теснятся.Недолго в тонкой пленке шараКишенье будет продолжаться.А в сердце, мысли, ум и знаньеТы детям передал напрасно:Удел их — смертное страданье,Одно лишь мужество прекрасно:По Откровенью Иоанна,Над нами ангел встал разящий,И кровью станут океаны,И сушу огнь пожрет палящий.И средь дымящейся пустыниРодится скудный род уродов –Что нужно делать — делай ныне,Наследник тысячи народов:Когда замрет людей сознанье.Их предназначенная мука,Повсюду будет мирозданьеЧернеть без мысли и без звука.
* * *Стало зло и добро — вес сказка.Добродетели и порок.Только есть, что рана и ласкаИ безбожно короткий срок.Может, жизнь прожита и недаром,Может, сам не заметив меж дел,От кого-то отвел я ударыИ кого-то где-то согрел.И когда я под влажною кожейСтану куклою восковой,На меня немного похожей,Но не думающей, не живой, –Если жизнь на что-то годится,Если чем-то была хороша, –Прежде чем совсем испариться.Воспарит моя к Богу душа.К судии, сотворенному нами,Чтобы он меня похвалил.А за тех, что ушиб я локтями,По-отцовски меня простил.
* * *Все, что было, мы знаем,Да теперь все не так,За ушедшим трамваемЯ бегу как дурак.Тяжек воздух для старца,Непрозрачна вода.Никуда не податься –Ни туда, ни сюда.Я в ненужных остатках.Как мой письменный стол.В моих стоптанных тапкахМои потомок ушел.
* * *Острова есть над серым морем,Черный лес, где ни троп, ни дому,Где ушел неведомым створомЧей-то след по безлюдью морскому.Я срывал, опаленный югом,Виноградные в дымке кисти,Мне прибои за полярным кругомНес неведомой пальмы листья.Пилось виски, гремели громы,Загорались сполохов очи,И по мне комендор незнакомыйВел огонь ненастною ночью.Я бродил по каменным тундрам,Поднимался в волшебные замки,Мелочь долларов лондонским утромНаменявши в приличном банке.Уходил за тибетским топазом –Никому мой уход не в потерю:Только Дэзи с завязанным глазом,Топнув в палубу, скажет: верю!
1987
Е.Г. Эткинд О книге И.М. Дьяконова
«МОЛОДОСТЬ В ГИМНАСТЕРКЕ» МОЕГО СОВРЕМЕННИКА
Глава из книги ЕФИМА ЭТКИНДА «Барселонская проза» [сканирована по:]
.. Эткинд Е.Г. Записки незаговорщика. Барселонская проза. СПб., 2001, с. 471–475.
Какие прошли надо мною
Великие полчища бурь!
Их тучи вставали стеною,
Недолгую жрали лазурь…
Эти стихи Игорь Михайлович Дьяконов написал в 1960 году; в сорок пять лет он уже подводил итоги своей бурной жизни. Стихи опубликованы приложением к его «Книге воспоминаний», доведенной до 1945 года; тогда ему едва исполнилось тридцать. Еще не было тех трех десятков книг по древней истории и афроазиатским языкам, которые снискали их автору мировую известность; еще не было замечательных поэтических переводов ассирийского эпоса о Гилъ-гамеше и библейских поэм — «Песни песней» царя Соломона и «Экклесиаста», которые позволили нам, русским, по-новому прочесть и клинопись, и Библию, и оценить неведомые прежде свойства русского свободного стиха; еще не было книги «Пути истории» — она появится полвека спустя, в 1994 году, и по-новому представит путь человечества — от питекантропа до подступов к XX веку («…здесь я предложил новую периодизацию исторического процесса, опирающуюся не только на изменения в характере производства и социальных отношений, но и на изменения в мотивации социальной деятельности — в области социальной психологии»). Вспоминая о военной юности много лет спустя, автор скажет: «Еще мы мальчиками были, . Еще нас лычки занимали, . Еще махорку не курили, . Еще ремнями щеголяли…» У последней строки был вариант: «Еще как моль не умирали». Еще все было впереди. Сегодня, в 1995 году, «Книга воспоминаний» — книга о детстве и молодости поколения, родившегося в годы Первой мировой войны, — вышла в свет, и читатель может вместе с автором узреть эти «великие полчища бурь» и подивиться тому сколько испытаний выпало на долю поколения. 1915 год, когда родился И. М. Дьяконов, — удивительный в нашей культуре; вероятно, именно в этот год кончился Серебряный век. Тогда одновременно появились поэмы Блока «Соловьиный сад», Маяковского — «Облако в штанах» и «Флейта-позвоночник», «Марбург» Пастернака, «Не жалею, не зову, не плачу» Есенина, «Бессонница. Гомер. Тугие паруса…» Мандельштама…
Игорь Дьяконов провел детство в Норвегии (его отец, Михаил Алексеевич, работал в торгпредстве), позднее жил и учился в Ленинграде, где один за другим обрушивались удары: голод и террор двадцатых годов, убийство Кирова и террор, снова террор конца тридцатых, война и трехлетняя блокада родного города. Снова, снова, снова — гибель близких, собратьев, учителей. Арест и расстрел отца. Гибель на фронте младшего брата. К «Воспоминаниям» приложены не только стихи — лирический дневник за полстолетия (1935–1987), — но и ошеломляющий даже многоопытных читателей «Синодик»: это, как пишет автор, «поминание тех, кто назван в моей книге, кого я знал лично или через друзей и которые умерли не своей смертью». В этот список входят ученые-востоковеды, писатели, поэты, переводчики (отец был крупным переводчиком — прежде всего с норвежского, — ему мы обязаны, например, романом Сигрид Унсет «Кристин, дочь Лавранса»), студенты, аспиранты, профессора, учителя, юристы. Из них 86 умерли в лагерях или расстреляны («погибли от геноцида»), 30 — «были репрессированы, но выжили», 28 — «погибли от голода в блокаду», 12 — «погибли на фронте». Более ста пятидесяти трагических смертей — в жизни тридцатилетнего молодого человека, начинавшего научный и творческий путь.
И.М. Дьяконов постоянно напоминает себе и нам, что ему — лично ему! — очень везло: снаряды и бомбы ложились вокруг; пули пролетали мимо; в НКВД-КГБ допрашивали, но не сажали. Замечу в скобках, что и мне, автору настоящих строк, тоже фантастически повезло: по удивительной случайности я не попал в «Синодик», а ведь мог бы — в любой из его четырех разделов. Я был из тех, о ком в цитированных стихах сказано: «Как много со мною стояло!..» Вот эти строки:
Земля под ногами дрожала,Всё ближе ложился разрыв…Как много со мною стояло!Как много! А я еще жив…
Я действительно стоял рядом — и когда арестовали в 1938 году Михаила Алексеевича Дьяконова (его тогда же расстреляли как шпиона… Венесуэлы; формула, разумеется, была: «Десять лет без права переписки», жена и ждала его все эти десять лет). И когда шла война — мы были вместе на Карельском фронте («Скудный север, царство мрака, . Как болезнь в моем мозгу; . Только рыжего барака . Я покинуть не могу…»). И после войны, в годы нового — какого по счету? — сталинского истребления интеллигенции, и в полные надежд годы короткой оттепели… На двадцать лет нас разлучили, изгнав меня из страны в 1974 году, но вот я вернулся, и мы снова вместе, и теперь вспоминаем Роберта Бернса, переведенного (может быть, не без особого умысла) Маршаком:
