Владимир Ионов - Житие тщеславного индивида

– Что там было на бюро?

– Баунов не велел принимать «идеологического путаника». Остальные подчинились.

– Ты тоже?

Ким, родственная, вроде, душа, с которым мы вместе столько сделали передач для циклов, придуманных Бариновым, явно стушевался от вопроса:

– Ты же понимаешь…

На заседании приемной комиссии райкома партии старики задали с пяток вопросов, на которые я легко ответил, и решили вернуть дело на новое рассмотрение, разумеется, если добуду новую рекомендацию вместо отозванной.

Александр Соколов, главный редактор, второе лицо на радио не устрашился пойти против мнения председателя Комитета, написал блестящую рекомендацию. Вызывают на заседание бюро парторганизации:

– Вы признаете критику вашего литературного творчества? – спрашивает секретарь.

– И не только литературного, – добавляет Баунов.

Наверно проще было бы сказать: «Да, конечно признаю и перед лицом товарищей осуждаю себя за взгляды, обязуясь в корне их исправить». Но я другой человек.

– Кое-что, – говорю, – в газетах написано верно. Но в целом абсолютно предвзятое мнение, с которым не могу согласиться.

– Тогда мы не можем согласиться с приемом вас в наши ряды, – сказал за всех Баунов.

– Я подавал заявление о приеме в партию, а не ваши ряды, Герман Васильевич. И прошу бюро, чтобы вопрос был рассмотрен на собрании.

Однако собрание прошло под диктовку председателя Комитета. Его поддержали даже некоторые из тех, на кого я рассчитывал. Против не выступали, а втихую проголосовали так, как хотел Баунов.

Видимо, это был какой-то неприятный прецедент для райкома и обкома партии. Заявление опять завернули на рассмотрение собрания. И так было семь раз! Зав орготделом обкома Владимир Попов, позже ставший Министром коммунального хозяйства РСФСР, смеялся тогда:

– С повесткой дня партсобраний телерадиокомитета всё ясно: прием Ионова в партию.

Последнее собрание в конце 1969 года помню, как сейчас. Зачитано очередное решение бюро: «не рекомендуем». А дальше встает молодая, цветущая красавица Татьяна Троицкая из редакции вещания для молодежи. Мы с ней учились на параллельных курсах в МГУ, только она на факультете журналистики:

– Кого вы, позвольте спросить, не рекомендуете принимать? Человека, который работает с пятнадцати лет, прошел школу журналистики, начиная с районки, делает лучшие в комитете передачи, пишет книги? А что делаете вы? – И у Татьяны задрожал голос от напряжения. Ведь она бросала вызов злопамятному человеку, понимая, что он ей этого никогда не простит. Позже так и случилось: Татьяну уволили по сокращению штатов.

Следом, плача в голос, выступила Анна Андреевна Гагуева, которую в своё время я сменил в качестве редактора литературно-музыкального вещания.

– Я все время подчинялась решениям бюро, а сейчас понимаю: вы просто завидуете Володе. Никого из вас не печатают в журналах, никто из вас не издает книги и не делает таких передач. А черная зависть – разве это причина не принимать человека в партию? Извините меня, Герман Васильевич, но сегодня я проголосую не как вам хочется. И никаких тайных голосований вы сегодня не устроите. Пусть все видят: у кого что на совести.

Почему-то со срывом голоса говорили и другие. Получился вселенский плач, а не партийное собрание. В итоге только трое проголосовали против – Баунов, Майоров и Леха Горохов, разбитной парняга из редакции последних известий. Ну, этот-то знал, зачем я вступаю в партию и предупреждал, что другим не скажет, но и мне делать карьеру не даст.

Баринова к этому времени перевели из Сыктывкара в Иваново. На свое место в Коми он устроил Владимира Лебедева, с которым когда-то учился в одной группе Горьковского речного училища. На радио он заведовал сельхозредакцией, журналистом был средней руки, но парнем весьма компанейским и мастером монтажа шутейных интервью. Теперь была моя очередь перехода в ТАСС. Во всяком случае, такую задачу ставил перед собой Славка. И она не была неразрешимой, поскольку Баринов по работе тесно сошелся с секретарем Главной редакции союзной информации ТАСС Владимиром Беляевым, ведавшим корреспондентской сетью по России. Мне же оставалось преодолеть ещё одно препятствие – получить нормальную служебную характеристику. Баунов такую не даст. В обкоме, если узнают, что ухожу, тоже по головке не погладят. Скажут, били-били парня, а теперь благословляем на работу в ТАСС, который «уполномочен заявить»? Нет уж, пусть сидит на месте.

Я всегда представлял, что с помощью газет, радио, телевидения власть строит себе памятник при жизни, и я строитель этого памятника, кладу в пьедестал свои кирпичи. Только в силу моего характера получаются они какие-то нестандартные – то больше, то меньше, а то и вовсе кривые. Класть такие в пьедестал опасно, как бы он не повалился в сторону. Работник старательный, даже вдохновенный, но глаз да глаз за ним нужен.

Обсудив с Бариновым мое положение в Ярославле, решили, что лучше мне уехать на время из города. Куда? К Лебедеву в Сыктывкар? Он там один в трехкомнатной квартире. Жена категорически отказалась везти детей «к этим комикам». Баринов предложил другой вариант – работу в областной ивановской газете «Рабочий край». А жить? «Ну, найдем какое-нибудь общежитие». И 1 ноября 1970 года я подал Баунову заявление об увольнении по собственному желанию. На радио отработано ровно десять лет – день в день!

– Куда идешь? – спросил он.

– А тебе какая разница?

– Да жалко тех, к кому ты собрался. Предупредить бы, что за птица к ним летит.

– А я – в пустоту.

– Туда тебе и дорога.

– И я про то же. Там хоть никто мне гадить не будет.

– Это ты зря. Гадить всегда и везде есть кому.

– Когда ты успел так широко расплодиться? – спросил я весело.

– Иди уже отсюда, идеологический путаник!

14. Тоска

В «Рабочем крае» приняли легко, определив литсотрудником в промышленный отдел, а жить пустили в общежитие текстильного техникума через улицу от редакции. Коллектив в газете оказался приветливый, да и делить там мне ни с кем было нечего. Писалось легко и много, потому что это не радио с его бесконечным монтажом пленки, с наложением шумов или музыки, со сложными взаимоотношениями со звукооператорами и звукорежиссером. В отделе очень быстро заметили мои литературные наклонности, умение осмысливать факты и взвалили на меня то, что всегда тяжело дается в редакциях, – писать очерки о героях труда. И вот памятный случай: звание Героя Социалистического труда присваивают помощнику мастера ткацкого цеха Шуйского текстильного комбината. Еду в Шую, красивый старинный городок с большой базарной площадью, громадами фабричных корпусов из темно-красного кирпича и неистребимым запахом затхлого хлопка. В парткоме комбината спрашиваю: