Антон Короленков - Сулла

Дальнейшее напоминает детектив и мало похоже на правду: будто бы Бокх пригласил к себе Аспара и сообщил ему о возможности заключения мира с римлянами. Аспар выехал к Югурте и передал ему эту весть. Нумидиец заявил, что готов выполнить то, что от него требуют, но Рим уже не раз нарушал заключенные договоры (с Луцием Бестией и Авлом Постумием), а потому нужен залог соблюдения договора. Таковым может послужить Сулла, если захватить его – не оставят же соотечественники в беде столь знатного человека! Бокх, поколебавшись, согласился и теперь каждой стороне обещал выполнить ее пожелания – Югурте, что выдаст Суллу, а Сулле, что выдаст Югурту. Накануне решающего дня он, как говорят, продолжал размышлять в одиночестве, и лишь выражение лица выдавало его тайные мысли (Саллюстий. Югуртинская война. 112–113; Плутарх. Сулла. 3.6).

По-видимому, вся эта история, равно как и основная часть рассказа о посольствах Суллы и выдаче ему Югурты, взята из мемуаров диктатора.[267] Откуда было Сулле знать, что говорил Бокх Аспару? Кто ему рассказал об ответе Югурты? И уж никто не мог ему поведать о выражении лица мавра в ночь накануне решающего дня. В эпизоде с ночными размышлениями царя лишь оговорка «рассказывают»[268] отличает историка от поэта.[269]

На деле все было явно прозаичнее: Плутарх пишет, что Бокх в письме Марию отказывался выдать Югурту, на деле же замыслил противоположное (Марий. 10.4). Если это письмо было отослано перед вторым визитом Суллы в ставку мавра, что представляется наиболее вероятным (обычная дипломатическая маскировка для непосвященных), то становится ясно – все решилось еще до отъезда Суллы,[270] а он лишь выполнил приказ.[271] Правда, нельзя не признать, что дело было все-таки опасным и требовало умения молниеносно ориентироваться в обстановке. Но ни мужества, ни инициативы Сулле было не занимать – поэтому ему, собственно, и поручили выполнить столь ответственную задачу. Справился он с ней великолепно.

Итак, наступил день, когда должна была решиться судьба войны. Бокх и Сулла подъехали к холму, куда вскоре прибыл и Югурта. Его люди согласно предварительной договоренности были безоружны – прекрасное доказательство того, что они и не думали захватывать главу римского посольства. Из засады выскочили воины Бокха, которые тотчас перебили свиту нумидийского царя, а его самого схватили и выдали Сулле. Тот немедленно доставил его к Марию (Саллюстий. Югуртинская война. 113. 4–7; Диодор. XXXIV. 39; Ливии. Периоха 66; Беллей Патеркул. П. 12. 1; Флор. III. 1. 17; Плутарх. Марий. 10.7; Сулла. 3.6; О знаменитых мужах. 75.2; Орозий. V. 15. 8).

Это означало конец войны. Марий мог вздохнуть свободно – ведь если бы конфликт продолжился, неизбежно встал бы вопрос – чем Марий лучше оклеветанного им Метелла, если не может одолеть Югурту за те же два года, которые провоевал Метелл? Правда, как мы увидим ниже, это не спасло арпината от враждебных толков, но общее настроение было в его пользу – победителей не судят.

Остаток лета 105 года Марий потратил, по-видимому, на разгром последних очагов сопротивления и устроение оккупированных территорий.[272] Он широко раздавал права римского гражданства в этих краях тем, кто его поддерживал.[273] Некоторым из гетулов, выступивших на стороне римлян, римский главнокомандующий пожаловал владения в Западной Нумидии (Псевдо-Цезарь. Африканская война. 56.3). Бокх, надо полагать, получил земли в тех же краях, примерно до Ампсаги.[274] Свою провинцию Африка римляне за счет Нумидии расширять, по-видимому, не стали.[275] Аннексия нумидийских территорий могла привести к новым столкновениям с местными племенами, да и страна была слишком разорена, чтобы ее земли представляли серьезный интерес.[276] Той частью Нумидии, которая сохранила остатки независимости, стал управлять сводный брат Югурты Гауда.[277] В последующие десятилетия нумидийцы еще не раз напомнят о себе активным участием в гражданских войнах Рима.

Счастливые победители, нагруженные добычей, возвращались в Италию. С собой они везли плененного Югурту с двумя сыновьями (Ливии. Периоха 67). Их провели в триумфе Мария, который состоялся 1 января 104 года (Саллюстий. Югуртинская война. 114.3). После окончания торжества Югурту отправили «в тюрьму, где одни стражники сорвали с него одежду, другие, спеша завладеть золотыми серьгами, разодрали ему мочки ушей, после чего его голым бросили в яму, и он, полный страха, насмешливо улыбаясь, сказал: “О Геракл! Какая холодная у вас баня!”[278] Шесть дней боролся он с голодом и до последнего часа цеплялся за жизнь, но все же понес наказание, достойное его преступлений.[279] Говорят, что во время триумфа несли три тысячи семь фунтов золота, пять тысяч семьсот семьдесят пять фунтов серебра в слитках и двести восемьдесят семь тысяч драхм звонкой монетой» (Плутарх. Марий. 12. 4-б).[280] Так закончилась Югуртинская война.

Глава 4 В боях с германцами

Итак, победа! Но предаваться ликованию было рано – над Римом нависла грозная опасность, какой не было со времен Ганнибала. Речь шла о германцах.

В 110-х годах германские племена кимвров и тевтонов, жившие на стыке современных границ Дании и Германии, покинули родные места и двинулись на юг. Еще в древности высказывалось мнение о том, что причиной этих миграций послужили наводнения. Посейдоний, а вслед за ним и Страбон не согласились с этим и предположили, что кимвры и тевтоны в принципе были кочевниками (Страбон. VII. 2. 1–2).[281] Плутарх вообще утверждает, что кимврами у германцев называют разбойников (Марий. 11.5). Однако те, кого критиковали Посейдоний и Страбон, возможно, были не так уж и не правы. Между Ютландией и Германией лежит довольно узкий перешеек, и если приливы там становились более интенсивными, то это могло вполне привести к серьезным трудностям для местного населения. Свою роль сыграла, очевидно, и перенаселенность,[282] вызванная не только высоким уровнем рождаемости, но и примитивностью хозяйства.

«Это было странное шествие… Весь народ двинулся с женами и детьми и со всем скарбом на поиски новой родины. Жильем служили им повозки… Под кожаной крышей повозки помещались утварь, женщины, дети и даже собаки. Жители юга с удивлением смотрели на этих высоких стройных людей с темно-русыми волосами и светло-голубыми глазами, на их сильных, статных женщин, мало уступавших ростом и силой своим мужьям, на детей со старческими волосами, как их называли италийцы… Нравы кимвров были грубы. Мясо часто ели сырым. Своих королей-предводителей они выбирали из самых храбрых воинов, по возможности самых высоких ростом. Подобно кельтам и вообще варварам, они нередко заранее уславливались с противником о дне и месте боя и перед началом боя вызывали отдельных неприятельских воинов на поединки… Кимвры дрались храбро, считали смерть на поле брани единственной приличествующей свободному человеку. Зато после победы они предавались самым диким зверствам. Заранее давали обет принести в жертву богам войны всю военную добычу. В таком случае уничтожали всю кладь врага, убивали лошадей, а пленников вешали на месте или сохраняли в живых только для того, чтобы принести в жертву богам».[283]