Виталий Сирота - Живое прошедшее

Через два десятка лет многие из этих деятелей как-то незаметно эмигрировали – в числе первых из новой волны уехавших. Я встречал их в 1990-е, уже старичков, спокойно живущих за границей. Стыда в их глазах я не заметил, но и прежнего желания поучать тоже. Больших богатств у многих из них не наблюдалось. Жили они на пособия и льготы, добывать которые оказались мастера.

Был и другой род партдеятелей – рафинированные профессора, крупные ученые. Они не опускались до разносов, а могли даже слегка по фрондировать, имели либеральные манеры, если не взгляды. Это были большие царедворцы и политики. Один из них, В. М., бывший секретарем парторганизации Университета во время ректорства академика А. Д. Александрова, рассказывал мне, как их с ректором вызвали в Москву, кажется в ЦК партии, «на ковер» в связи с дракой: побили студента-негра. В те годы это было серьезное происшествие. Московский чиновник строго спросил Александрова, что же произошло с африканским студентом. Александров раскованно ответил, что побили и что он сам с удовольствием бы добавил. И с этими словами они вышли. Последствий никаких не было. Александров пояснил В. М., что своим провокационно-смелым поведением дал понять чиновнику: у него есть сильная «рука», позволяющая так держаться в этом кабинете. Позже, в 1970-х годах, уже в Гидрометеорологическом институте В. М. многократно показывал класс такой нагловато-византийской дипломатии. Как-то были мы с ним в райкоме партии на совещании ученых района, посвященном экологическим проблемам. Совещание проходило в кабинете второго или третьего секретаря райкома. Секретарь вел заседание умело и величественно. Ученые сидели притихшие. В итоге перед каждым участником была поставлена задача. Один из ученых, пожилой, задерганный человек, сказал, что он не справится с заданием в связи с большой занятостью. Секретарь веско помолчал. В повисшей тишине он тихо и внятно попросил помощницу связаться с руководством института, где работал неудачник, и порекомендовать освободить его от работы, чтоб он был не так занят. Дело для бедняги, кажется, плохо кончилось. После этого урока остальные бодро согласились с предложенной работой. Заседание окончилось. Кто-то спросил о дате следующего заседания. Секретарь кратко ответил: «Вас известят по нашим каналам». Все понимающе кивнули и гуськом тихо вышли. Я спросил В. М., как будем выполнять полученное задание. Он ответил: «Забудьте о нем. Больше никогда вы об этом не услышите». И оказался прав.

Я запомнил хорошее высказывание В. М.: «Чем хуже дела, тем лучше должен быть повязан галстук».

Одними из лидеров «несистемного поведения» в период хрущёвской оттепели оказались художники, писавшие в современной или просто индивидуальной, независимой манере. Многие из них работали вне Союза художников, что само по себе было вызовом. Устраивались шумные выставки. На одной такой выставке, попавшей в историю, в Московском манеже в 1962 году, я побывал. Дело было уже после посещения выставки Н. С. Хрущёвым и его знаменитого разноса художников, когда Никита Сергеевич говорил «говно», «пидарасы» и грозил выслать из страны «абстракцистов». У входа была многочасовая очередь. Я попал на выставку, показав студенческий билет со штампом Ленинградского университета и убедив милиционера из оцепления, что такой билет означает мою причастность к искусству.

В зале у картин Ларионова спорили о реалистическом и абстрактном искусстве. Сторонники абстрактного искусства говорили, в частности, что фотография лучше реалистической картины передает натуру, а значит, реалистическая живопись не нужна. Этот довод ставил в затруднительное положение сторонников реализма.

Сам процесс публичного спора был для людей того времени непривычным и возбуждающим. Ведь еще вчера говорить на эти темы было не принято. «Теперь трудно представить атмосферу того времени, когда даже вполне невинный интерес к импрессионистам рассматривался как проявление опасных наклонностей и мог навлечь на "виновников" преследования…» – пишет В. Иванов в своей книге «Петербургский метафизик», посвященной Михаилу Шемякину.

Посмотрел я обруганные Хрущёвым экспозиции Эрнста Неизвестного и Фалька. («Обнаженную» Фалька, как говорили, Никита Сергеевич искал, спрашивая: «Где тут обнаженная Валька?») Я не увидел в их произведениях никакой политики, но в них явно чувствовались темперамент, незатертость и талант авторов.

После этого скандала у нас резко поубавилось надежд на «социализм с человеческим лицом». Казалось бы, что страшного в обиде властями художника, студента, библиотекаря с грошовой зарплатой? Но, видимо, такие вещи каким-то малопонятным образом приводят к падению режимов. Вероятно, схожее событие произошло в начале царствования Николая П. Многие из дворянства, бюрократии и, главное, земских деятелей хотели либерализации режима, большего участия в делах государства и возлагали в этом большие надежды на молодого царя. Царь же в своей первой публичной речи 17 января 1895 года назвал эти ожидания «бессмысленными мечтаниями», чем оттолкнул от себя общество. Боюсь, что нынешние власти наступают на те же грабли. В декабре 2010 года наш национальный лидер, упоминая интеллигенцию, употребил термин «либеральные бороденки». Жаль, ведь большинство этих «бороденок» поддерживало перестройку, в результате которой нынешние лидеры оказались у власти.

Немного о материальной стороне жизни в 1960-е годы. Студенческая стипендия была 30–40 рублей. Пообедать в очень неплохой университетской студенческой столовой стоило 50 копеек. Комплексный обед – типовой, из трех блюд, вроде сегодняшнего бизнес-ланча, – был и того дешевле. Кофе в уютной кофейне под столовой – 14 копеек, пирожное – 22. Зарплата младшего научного сотрудника без ученой степени была около 120 рублей. Между прочим, такую же пенсию платили моим родителям, и, надо сказать, что пожилым людям этих денег в основном хватало. Билет в купейный вагон до Москвы на фирменный поезд, например «Красную стрелу», стоил около 12 рублей. То есть на зарплату младшего научного сотрудника можно было десять раз съездить в Москву или около двухсот раз неплохо пообедать. Сегодня зарплаты младшего научного сотрудника хватит примерно на 3–5 поездок в Москву или 50–80 обедов. По этой грубой оценке уровень жизни интеллигенции упал более чем в два раза.

А ведь в СССР и так жили небогато. Денег явно не хватало, особенно молодежи. Я и мои друзья подрабатывали репетиторством, летними выездами на строительные работы в сельскую местность или разгружая железнодорожные вагоны. Это называлось шабашкой, а работники, соответственно, шабашниками. Я постоянно репетиторствовал, особенно в июне-июле, когда абитуриенты готовились к вступительным экзаменам в институты; занимался этим иногда очень много.