Даниель Арно - Навуходоносор II, царь Вавилонский

Все четыре надписи очень мало говорят о событиях вне Вавилонии: подвигам царя на остальной территории империи посвящен всего лишь один столбец из десяти, и рассказ о них довольно схематичен. Зато много раз встречаются упоминания (впрочем, заимствованные из местных источников) о религиозных и воинских трудах в Вавилоне и Барсиппе, а также перечисляются иные стольные города. В частности, Навуходоносор сообщает о строительстве священных ладей богов Мардука и Набу, излагает подробности жертвоприношений в главных храмах. В заключение он повествует о восстановлении отцовского дворца.

Очень скромное место отведено сюжету о хозяйственном освоении Ливанских гор. Но и тут главным предметом царской заботы выступает отправка кедров в Вавилон для украшения столицы империи. Такой перекос удивляет; но он вовсе не означает, что Навуходоносор не ценил собственных успехов. Царь (или составитель надписи, кто бы он ни был) явно подражает официальным надписям ассирийцев, а те любили предварять свое повествование рассказом — часто весьма многословным — о более ранних событиях, в то время как его центральная, с нашей точки зрения, часть излагалась кратко и сухо. Эта диспропорция не имела никакого значения, поскольку, хотя это сейчас и кажется странным, важность события тогда не измерялась числом строк, посвященных ему.

Рельефы и тексты высекались именно для всей империи. Их вдохновитель прямо говорит об этом: памятники на скалах изваяны затем, чтобы «ни один <чужеземец> не пришел угнетать» местные племена. Тем не менее взгляд на подвластные народы — явно вавилонский; а вавилоняне хотя, спору нет, были милостивы к подданным, но не считали необходимым говорить на их манер. Свою речь они обращали прежде всего к соотечественникам — жителям Месопотамии. Ведь если бы Навуходоносор имел намерение адресовать свои слова более широкой аудитории — всем подданным своей империи, умевшим читать, то он прибегнул бы в надписях к арамейскому языку.

Несмотря на то что в империи случались кровавые вооруженные столкновения, само ее существование, несомненно, благоприятствовало развитию экономики «Благодатного полумесяца»; мир позволял вести торговлю с дальними странами, а главное — обеспечивал населению спокойную жизнь. Однако вавилоняне не прикладывали никаких усилий для развития областей, расположенных между Евфратом и Средиземным морем. Их занимало только политическое доминирование, причем занимало, можно сказать, эгоистически. Надписи Вади-Брисса и Нахр-эль-Кельба наглядно демонстрируют узость их интересов. Они прославляют исключительно Навуходоносора — его военные триумфы и достижения в мирное время. Причиной тому было представление вавилонян об империи, основанное на признании царя Вавилона ее олицетворением.

Это подтверждается одной любопытной деталью на рельефе Вади-Брисса. Даты в этой надписи нет, как и в других официальных надписях Навуходоносора. Видимо, она высечена после 597 года, так как в ней говорится о победе, одержанной вавилонянами в Ливане; впрочем, рассказ весьма расплывчат, так что можно предположить, что речь идет о военной кампании другого года. Как бы то ни было, позже (может быть, намного) в начале старого текста было добавлено обращение к богине Гуле. Она считалась прежде всего «целительницей», «богиней лечащей», так что ее влияние на жизнь людей было совершенно несоразмерно скромному месту, которое она занимала в божественной иерархии. Во всяком случае, универсальной богиней она не была. Эту странную «приписку», несомненно, можно объяснить одним эпитетом: как говорил сам Навуходоносор, Гула — богиня, «возвышающая славу царства». Тем самым он подчеркивал, что речь идет не о его реальной власти, а о его репутации верховного государя; именно она оказалась под угрозой, и не имело значения, что причиной тому был он сам, а не его враги. Эту угрозу можно понять однозначно: царь был так тяжело болен, что возникли сомнения, может ли он править государством. В сущности, Вавилонское царство, бесспорно, обладало военными средствами, чтобы держать империю в покорности и предотвратить ее распад; в этом никто не сомневался, несмотря на временную немощь «пастыря». Тем не менее отход Навуходоносора от дел ставил под сомнение саму идею империи — это-то и было важно. Милостью богов здоровье было возвращено Навуходоносору, и несколько строк, высеченных в Вади-Брисса, должны были сообщить об этом племенам «Благодатного полумесяца». Империя утвердилась вновь — не в географическом смысле (с этой точки зрения она и не распадалась), а в смысле укрепления ее идейных основ.

Эти единственные скреплявшие государство узы — в лице самого Навуходоносора — вполне могли казаться достаточными. Царь и его современники этим удовлетворялись. Они не боялись внутренней угрозы; обычный порядок ведения дел был проверен временем, и его результаты, в общем, оправдывали его сохранение. Значило ли это, что строительство империи было завершено? Преемники Навуходоносора усомнились в этом и озаботились поиском решений на будущее.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ВАВИЛОНИЯ

«НАВУХОДОНОСОР, ЦАРЬ ВАВИЛОНА»

Так и правил Навуходоносор «Благодатным полумесяцем». Конституции у него не было; никакое твердое правило не регулировало выбор нового главы государства: когда старый царь сходил со сцены, руководством к действию служили тысячелетние обычаи. Жители Вавилона покорялись, потому что покорность государю всегда подразумевалась сама собой. Они считали царство, так сказать, естественным явлением, никогда не оспаривая его легитимность. Разумеется, они при случае старались защитить перед царем свои интересы, но сам принцип царства оставался всегда бесспорным. В конце II и начале I тысячелетия царская власть была очень слаба; фактически города Вавилонии обладали независимостью: они имели самоуправление и по собственному усмотрению строили отношения с другими городами. Однако их писцы по-прежнему датировали документы годами правления государя. Когда центральная власть показала свою силу, это ощущение лишь окрепло; с приходом к власти Навуходоносора оно уже было обеспечено. Эту мысль выражали и пословицы: «Народ без царя, что баран без пастуха» или «Народ без главы, что вода <в канале> без поливальщика».

Начало царствования наглядно и вместе с тем символически оформлялось коронацией. Обычно говорилось, что новый царь «воссел на престол». Сама церемония описана в одном-единственном и, к сожалению, поврежденном документе. Рукопись, без сомнения, относится к VI веку, но неизвестно, к тому ли времени принадлежит сам текст: он может представлять собой лишь копию более раннего документа. Во всяком случае, описание интронизации царя напоминает рассказ о восшествии на престол бога Мардука, содержащийся в одной из поэм о сотворении мира — «Энума элиш»[23]. Именно таким образом другие боги признали его своим владыкой. Но был ли светский церемониал копией священного — или наоборот?