Сергей Заплавный - Запев

Петр и сам не сразу разобрался в хитросплетениях Даниельсона, так они были убедительны на первое чтение, такую печать неоспоримой учености несли. Ни один из противников русских марксистов не показывал подобной искусности прежде. Ловкость мысли, ее замысловатость невольно принимались за глубину. Многих она сбила с толку — даже признанного теоретика группы Германа Красина. В начале ноября прошлого года, когда Ульянов еще только-только вошел в круг технологов, Герман подготовил пространный, изобилующий схемами и цитациями реферат о рынках. Он занял объемистую тетрадку величиной в одну четверть листа: на каждой нечетной страничке — текст, а четные специально оставлены для замечаний. Их Красин не боялся и, отдавая реферат товарищам на предварительное чтение, как бы подчеркивал это.

Ульянов буквально исчеркал чистые странички. Петра поразили его уверенные, резкие суждения. В них не было робости новичка. Деловито и убедительно Ульяной подмечал ошибки Красина: во-первых, не учтены особенности развития капитализма в России, не связаны с разложением крестьянства и техническим прогрессом в промышленности; во-вторых, есть склонность к общим рассуждениям, расплывчатым фразам, голому теоретизированию, а потому представления и схемы автора находятся «в полнейшем соответствии с ходячими, народническими воззрениями на предмет…».

Однако пометками на полях Ульянов не ограничился. Реферату Красина он противопоставил свой — острый, полемический, с живой разговорной речью, в которой то и дело вспыхивали едкие краски:

«…Вопли о гибели нашей промышленности по недостатку рынков — не что иное, как сшитый белыми нитками маневр наших капиталистов, которые таким образом производят давление на политику, отождествляют (в скромном сознании своего „бессилия“) интересы своего кармана с интересами „страны“ и оказываются способными толкнуть правительство на путь завоевательной колониальной политики, вовлечь даже его в войну, ради охранения таких „государственных“ интересов. Нужна именно вся бездонная пропасть народнического утопизма и народнической наивности, чтобы принимать вопли о рынках — эти крокодиловы слезы вполне окрепшей и успевшей уже зазнаться буржуазии — за доказательство „бессилия“ нашего капитализма!»

В доводах Ульянова все было своим, незаемным, хорошо обдуманным. Он не столько спорил с Красивым, сколько показывал ему и всем собравшимся новые, дотоле не замеченные ими стороны в учении Маркса. Российскую экономику он разбирал совсем не так, как народники, Даниельсон и многие русские сторонники марксизма. Он многое делал не так. И это убеждало: он знает истину.

«…Мы имеем перед собой один живой органический процесс, процесс развития товарного хозяйства и роста капитализма. „Раскрестьянивание“ в деревне показывает нам начало этого процесса, зарождение его, его ранние стадии; крупный капитализм в городах показывает нам конец этого процесса, его тенденции. Попробуйте разорвать эти явления, попробуйте рассматривать их отдельно и независимо друг от друга, — и вы не сможете в своем рассуждении свести концов с концами…»

…И вот теперь, отвечая Антушевскому, Петр почти дословно повторил эти мысли Ульянова, добавив:

— Мне кажется, что, отрывая конец от начала, трудно прийти к чему-то разумному. Капитализм в России так же двуглав, как орел на царском гербе. За одной головой стоит крестьянский капитализм, за другой — городской, индустриальный. У первого еще сильны феодальные повадки, он стремится действовать главным образом на поприще обмена. Другой, как верно заметил Антушевский, покуда юн и худосочен. Однако же из худосочного заморенного птенца на хороших-то крестьянских харчах… — тут он сделал коротенькую паузу, — …легко может выпериться крепкий, прожорливый стервятник. Уже выперился! И хватает, хватает из клюва своего двойника лакомые кусочки.

Сравнение понравилось. Слушатели оживились, Воспользовавшись этим, Петр спросил:

— Какая из голов лучше? Какой отдать предпочтение? Наверное, первой?

— Это почему же? — удивилась Лиза Желабина.

— А потому, что развелось немало умствований по поводу общинной деревни. — Петр насмешливо глянул на Антушевского. — Набравшись их, можно далеко уйти от сути разговора. А суть проста — российский капитализм двуглав, но это единое целое. Он относится к тому же классу хищников, что и капитализм старых стран господина Купона. Стало быть, ему предстоит выполнить ту же историческую роль, что и на Западе.

— Интересно знать, какую в конкретности? — не удержался на гордом молчании Антушевскпй.

— Очень толковый вопрос, — одобрил Петр, посерьезнев. — Ему предстоит доказать неизбежность превращения капиталистического строя в социалистический.

Дав время усвоить высказанную мысль, он продолжал:

— Общественные силы нынче решительно перестраиваются, не так ли? Я уже говорил, в какую сторону.

Возникло то, что иные мудрецы брезгливо навеличивают язвой пролетариата. Не могут же они честно признать: сила… Не могут! Потому что эта сила оказалась восприимчивей к марксову учению, нежели крестьянство, а значит, более революционной… Спасибо тем заступникам за народ, которые положили за него свои жизни! Они свое дело сделали. Теперь очередь за другими. Настало время энергии пролетариата. Он пробуждается к действию, которое должно опираться на точное знание и научный анализ.

Переведя дыхание, Петр оглядел слушателей:

— Именно такое знание, такой анализ дает нам «Капитал». Но к честной и беспощадной науке Маркса прилепилось нынче множество теорий, построений, мистических догадок. В каждой из них на свой лад, но примерно с теми же выводами поднимается проблема власти, о которой говорил и Василий Яковлевич Антушевский. Вce дружно сходятся на том, что необходимо устранение императорской власти. А дальше? «Развитие успешности труда, свободное владение его орудиями»… Туманно. Предприниматели ведь тоже будут пользоваться орудиями труда?

— Только на общих правах, при соблюдении государственных установок и справедливости! — уточнил Антушевский.

— Вот видите, товарищи, — сказал Петр. — Оказывается, нам и нужно-то малость — найти общий язык с заводчиками и фабрикантами. При той же, капиталистической, форме присвоения!

— Упрощаете, — возразил Антушевский. — Я тоже за Демагогию.[3]

— Странная у вас демагогия, — сказал Петр. — Равенство при неравенстве. Странная и небезобидная, уж извините за откровенность! Следует добиваться не видимости равенства, а самого настоящего равенства, мировластия пролетариев! Это главный вывод, который из всего сказанного следовало бы сделать. Из всех социал-революционеров только социал-демократы по духу учения своего стремятся к народному равноправию. И тут они отвергают псевдоученость крестьянствующих народников, политический радикализм, игру в соглашательскую конституцию, а заодно и тех, кто хочет погасить марксизм пассивностью, сделав его предметом для отвлеченных разговоров. Марксизм — наука действующая. Она подводит к необходимости перемены государственного порядка в интересах рабочего большинства, в интересах социальной демократии. «Капитал» показывает пролетариату единственно верный путь — путь борьбы. Но чтобы осознать неотвратимость этого пути, надо как следует вчитаться в марксизм, вдуматься в него. Так что не будем забегать вперед, отвлекаться. Оставим буржуазии внешние и внутренние рынки, Николаю — ону и другим их заботы, а сами вернемся к «Капиталу»…