Ольга Кучкина - Свободная любовь

– В результате ты его обольстила? Или…

– Вот будешь с Юрским говорить, у него и спроси. —Я спрашивала, он не сказал. Может, не помнит.

– Помнит, не хочет признаваться.

– Ну и правильно, это по-мужски. Насколько я понимаю, у вас очень гармоничный брак. А всегда ли так было? Были проблемы? У вас же действительно два разных характера.

– Да, конечно. Поэтому и уживаемся. Во-первых, я очень уживчивый человек, спокойный, не скандальный, не истеричный. Во-вторых, мне с ним настолько интересно, настолько не скучно! И не было скучно ни одной секунды в нашей сорокалетней жизни. За это можно простить все. В-третьих, нам есть о чем говорить друг с другом. И есть о чем молчать. И есть о чем играть вместе. Мы вместе очень много играли и играем. И еще один момент: Юрский часто уезжает. Это хороший момент. Вот когда так немножко: ой-ой-ой… – он уезжает. На гастроли. Так что мы еще можем и отдыхать друг от друга и от общего быта. Мы не сидим друг у друга на голове. Когда я соскучусь уже – он тут же и приезжает.

– Это очень важно – соскучиться по человеку. Но чему-то ты научилась в браке?

– Научилась готовить. И довольно прилично. Потому что когда я выходила замуж первый раз, я звонила сестре и спрашивала: а вермишель в холодную воду бросать или в горячую?

Какой-то мудрости научилась, конечно. И Дашка говорит, что, глядя на нас, она училась, как можно совместно жить.

– Про Дашку чуть позже. Дашка у нас появится, как и полагается в браке, не сразу. А пока я спрошу, что, по-твоему, самое важное в человеческих отношениях?

– Любовь. Потому что нельзя прожить сорок лет без любви. Так не бывает. И еще то, что мы люди одного взгляда. Не то что одного взгляда, а мы смотрим в одну сторону, и это необходимо. Потому что невозможно жить вместе с разными установками, внутренними, жизненными, идеологическими даже, будем так говорить. Это вражда тогда, а не близость. Соревнование. Ты мне недодал, а ты мне. Тщеславие, зависть. Это ужасно. Это невозможно. Это отпадает.

– Наташа, а как случилось, что ты поменяла фамилию Тенякова на фамилию Юрская? Я узнала, когда пропуск тебе заказывала…

– А назло.

– Кому?

– Когда были гонения на Юрского в Питере. Когда ему не давали работать, он был везде запрещен. Как диссидент. Когда его, в общем, выжили из города, и мы вынуждены были уехать в Москву. И начались такие гадкие уговоры, знаешь: Наташ, ну тебе-то зачем, тебя-то не трогают, останься в Питере, ты первая актриса БДТ, будешь играть все роли… То есть гадость несусветная. И как только начались эти разговоры, я в тот же день пошла и назло сменила фамилию на Юрскую.

– То есть ты еще его гражданская подруга?

– Конечно. Абсолютно.

– С тобой работали многие прекрасные режиссеры, но на вопрос: кто твой режиссер, ты отвечаешь: мой режиссер – Юрский.

– Да, он мой режиссер.

– А что это значит? Почему?

– Потому что я его актриса. Потому что ему со мной удобно. Ему со мной интересно.

– Он больше других тебя понимает?

– И я его больше других понимаю. Нам вместе комфортно. Он мой режиссер и учитель.

– Он выдумщик?

– О, огромный! Он не просто выдумщик, у него фантастическая фантазия. И в смысле меня разыграть – это за милую душу…

– Но ты ведь тоже выдумщица. Ты находишь настолько нетривиальные жесты, интонации…

– Хорошее воображение. А у Юрского фантастическое. Знаешь, я сидела дома, включила «Культуру», идут «Маленькие трагедии». Он – итальянец. Я верю, что он – итальянец. Хотя я знаю – это Юрский.

– Ты тоже – баба Шура в фильме «Любовь и голуби»..

– Ну, там-то видно как раз, что я притворяюсь.

– Да, некоторое комикование есть, но на сцене Гурмыжская – ты, Раневская – ты, Панька – ты…

– Это замечательный был спектакль театра Моссовета – «Вдовий пароход». Мы его играли, кланялись, уходили по гримеркам и – не могли уйти.

– Не могли разойтись?

– Долго-долго. Хотя у каждой семья, муж. Мы еще продолжали этим жить, что-то обсуждать… Это один из тех спектаклей, что мне дороги.

– А какое ощущение на спектакле или после спектакля тебе дороже всего?

– Дороже всего молчание зала. Его тишина. Вот это самое прекрасное, что есть в театре – когда я держу паузу и владею ими. Я владею сейчас их волнением, они ждут. Это самое дорогое. И, конечно, смех…

– Но ты не ищешь дешевого хихиканья, твои парадоксальные реакции высекают смех.

– Так это и есть высший смех. То, на чем построена вся клоунада.

– Скажи, ты ведь не теряешь контроль над собой на сцене, правда?..

– Нет, конечно, ну что ты, я сумасшедшая, что ли!

– Все эти легенды про то, как актер в безумном порыве что-то там такое… Но ощущение полета, какие-то особые минуты на сцене…

– Если б их не было, таких минут, зачем вообще…

– А зачем вообще, кстати?

– Зачем? Не знаю. Призвание. Ну Оль, это призвание. Не потому, что я хотела быть знаменитой актрисой. Это ерунда. Нет, это изнутри. Мне не надо быть знаменитой, я просто не могу без этого.

– Наташа, а вот у тебя была такая история, когда ты играла вечером Раневскую, а утром твоя Даша…

– Не утром Даша, а днем – перед самым спектаклем! Перед самым спектаклем она попала в автомобильную катастрофу. Ее сбила машина. Отвезли в Склифосовского, всю переломанную. И я играла.

– Как это было?

– А я не знаю. Мне потом сказали, что я никогда так хорошо не играла. А я не помню. Мне, конечно, вкололи что-то, чтоб держалась. Актер Володя Кашпур по роли должен был говорить: дочка, Дашенька моя, вам кланялась. И ему строго-настрого запретили произносить это имя, сказали: Володя, если произнесешь, мы тебя лично все убьем. А у него же это наговорено. И он сказал: дочка… и заменил Дашеньку на Машеньку, а мне стало еще хуже. Потому что я все поняла…

– Чем ты играла?

– Не знаю чем. Правда, не знаю. На следующий день после смерти своего изумительного мужа Ефима Копеляна Люся Макарова… ей сказали: мы отменили спектакль… а она: зачем, я буду играть. Комедийную роль – Хануму! И она играла. И ей тоже сказали: ты никогда так не играла. Это какая-то другая нервная система. Нечеловеческая. А больными сколько мы играли! Со сломанными руками, ногами, с воспалениями легких! И все равно играли, и ни один человек в зале этого не замечал. И только в конце, когда выдох – вот это страшно очень. После страшнее, чем до.

– Наташ, а опустошение бывает?