Константин Кромиади - «За землю, за волю!» Воспоминания соратника генерала Власова

Я ранее упомянул, что фельдмаршал фон Клюге в Смоленске передал нас в ведение контрразведки. Сначала это нам совсем не понравилось, но потом мы поняли, что это было мудрым решением. Мы были избавлены от принятия участия в больших боях, и, пока мы формировались, задача наша заключалась в ограждении окружающих нас деревень от партизанских налетов. Иначе говоря, у нас были большие возможности действовать самостоятельно и в приемлемых для нас рамках. В связи с этим, когда к нам приходили из деревень с жалобой на партизан или мы получали приказ из Смоленска освободить от партизан такую-то деревню и мы посылали по указанному маршруту одну или две роты, то на местах партизан никогда не оказывалось и наши части с ними не встречались. Партизаны приходили в деревни за продуктами и в жилых местах не задерживались. Скрывались же они в окружающих Осинторф лесных массивах, и в нашем районе им особенно было нечего делать. Разве только вывести электростанцию из строя, но тогда и русское население пострадало бы не меньше немцев. Работа станции протекала нормально.

Как правило, партизаны добывали себе пропитание в деревнях, и в этом отношении были для них большой нагрузкой, ибо иногда отбирали последний кусок хлеба. Как-то пришли к нам с жалобой из одной деревни пожилой мужчина и пожилая женщина. У него в прошлую ночь партизаны сделали обыск и отобрали единственный спрятанный костюм, и он остался в лохмотьях, а женщина последний свой кусок хлеба спрятала вечером от партизан под корытом на огороде, но ночью собака пронюхала хлеб и, опрокинув корыто, съела его, так что теперь ей нечего есть. С такими затруднениями можно было еще мириться. Хуже было сведение счетов, как, например, в деревне Озеры (если не ошибаюсь), куда партизаны пришли ночью, вытащили одного парня из постели и тут же на глазах жены и подростка-дочери расстреляли его за то, что он, по решению его односельчан, согласился поделить между ними колхозную землю. Был случай и расстрела бургомистра партизанами.

Правда, одновременно почти в каждой деревне находились противники коммунистов и партийных работников и тоже доносили на них, но не нам было начинать бессмысленную расправу, да и какая была бы от этого польза? В конечном счете, не эти несчастные, нищие люди были виноваты в своем заблуждении и даже в своих действиях; виноваты были те, кто их обманул, обокрал и превратил в жалких исполнителей своей воли. Только дьявольщина могла породить в селах и городах России такие дикие взаимоотношения.

В то же время мы сами находились в стадии разворачивания и не считали себя вправе принять какие либо решительные меры в отношении населения. Партизаны угрожают населению сжечь их хлеба, потому что они этот хлеб отдадут немцам, а люди просят помощи и плачут — чем же питаться зимою и кормить своих детей? Вот и приходилось посылать наши части по деревням для охраны и уборки урожая. Как правило, прибывшая в деревню часть обращалась к бургомистру, и тот указывал, кому из многодетных семей помочь, ответственным же за наряд в таких случаях являлся командир части. И все-таки нужно заметить, что и партизаны тоже были разные; одни боролись против оккупантов и с населением вели себя терпимо, другие себя не жалели, но и никого не щадили; большинство же были просто мужчины, скрывавшиеся в лесах, чтобы избегнуть колючей проволоки или принудительной работы. Я бы сказал, что и политические убеждения всех этих людей, сидевших в лесах, были разные, иногда даже противоположные, и только после того, как фронт стабилизировался и с Большой земли, как тогда говорили, стали снабжать партизан политическими руководителями и комсоставом, все, независимо от их убеждений, заговорили старым, привычным языком политграмоты. За целый минувший год партизанщина не нашла своего хозяина и вновь должна была стать орудием большевиков. А между тем это были серьезные кадры антикоммунистической борьбы, погубленные алчной и тупой политикой нацистов.

Таким образом, большевики стали хозяевами тыла немецкой армии. Победители незаметно для себя оказались в ловушке. Летом 1942 года целый ряд шоссейных дорог был наглухо закрыт из-за партизанских налетов, а железнодорожные пути партизаны систематически взрывали, где хотели и когда хотели. Железнодорожная прислуга на далеких от больших городов станциях устраивала бункера, где дежурили целыми ночами, боясь спать.

Первый партизан, попавший нам в плен, был молодой долговязый парень, родом из Белоруссии. Его, как и некоторых из его товарищей, выделили из армии на специальные курсы обучения партизанским методам борьбы (в г. Козельске) и подбросили его в немецкий тыл. Парень был страшно перепуган, но наши солдаты его успокоили. Поговорили с ним о настроениях и делах на той стороне, я ему сказал, чтобы он пожил немного с нами и узнал и наши идеи и задачу. Он прожил у нас две недели на полном довольствии; с ним часто беседовали, он присутствовал и на политсобеседованиях. А через две педели ему было предложено уехать домой, хотя мы знали, что человек в его положении может идти только в лес, иначе попадет за проволоку. Но нам и нужно было, чтобы он ушел именно в лес, чтобы там рассказать, что ему пришлось видеть и слышать. После этого первого случая последовало немало аналогичных, и всех партизан после соответствующей обработки отпускали на свободу. Зато и партизаны относились к нам бережно. У них была возможность охотиться за нами, но они этого не делали; они могли взорвать нас по дороге от нашего лагеря до главного шоссе, но и этого не случалось. Мало того, как-то я поехал верхом со своим адъютантом навестить роту, стоявшую в десяти километрах от штаба. Дорога шла перелесками и полями. Приехали в деревню благополучно, а через час туда же пришла женщина, разыскавшая меня с поручением от партизан. «Мы сидели во ржи, когда вы проехали мимо, и только потому, что узнали вас, не сняли вас с лошади, так и вы тоже нас не трогайте!» В другой раз большой партизанский отряд неожиданно напал на нашу хозяйственную роту, косившую сено в 25 километрах от штаба. Партизаны отобрали у наших автоматы, патроны, новые сапоги и табак, но никого не тронули.

Узнав о приключении с нашей хозяйственной ротой (партизаны шли к нашей роте в колонне и с песней, как будто идут свои, а когда подошли вплотную, неожиданно напали на людей, косивших и убиравших сено), я с двадцатью солдатами пошел проведать другую нашу роту, стоявшую у моста между двумя озерами. Шли мы ночью и без дороги, по компасу. Вдруг до нас донеслось фырканье коней. Редкой цепью мы окружили небольшой табун, и что же — с десяток мальчиков и девочек, усевшись комочком, устроились в стороне от мирно пасущихся лошадей, о чем-то разговаривали и искренне, по-детски, хохотали. Под сине-голубыми лучами месяца эти мирно пасущиеся лошади и кучка крестьянской детворы, беззаботно заливающейся смехом, представляли неповторимую картону. Увидав нас, детвора испугалась и замолкла, но мы их успокоили, дали им по несколько конфет и пошли дальше.