Арман Жан, де Ришелье - Мемуары

После этого граф некоторое время поддерживал Королеву.

Министры поспешили заручиться его согласием по поводу договора о двойном браке между Французским и Испанским королевскими домами.

В то же время графу взбрело в голову помешать Господину Принцу, бывшему в Милане, вернуться ко двору. У Королевы и министров также было подобное желание, но оно было трудноосуществимо, тем более что он намеревался вернуться: время не позволяло приказывать ему.

Граф де Фуэнтес, губернатор Милана, пообещал все устроить.

Начал он с того, что стал настраивать Принца претендовать на власть, обещая помощь своего Господина. Но Принц отвечал, что скорее умрет, чем станет претендовать на трон, что у него нет иного намерения, как быть возле Короля, которому по праву принадлежит корона, и служить ему; тогда граф де Фуэнтес стал отговаривать его возвращаться и честно признался, что не может отпустить его без разрешения Испании, которого нужно во что бы то ни стало дождаться.

Когда разрешение было получено, Господин Принц выехал из Милана во Фландрию, где находилась в то время его супруга. Причем он отправил ко двору одного дворянина, присланного к нему до того Королевой, дабы засвидетельствовать ему свое расположение и выразить уверенность, что он займет рядом с ней и ее сыном достойное место.

Он не успел еще добраться до Брюсселя, как ему вновь были сделаны те же предложения, что и в Милане, но он не желал ничего слышать, чем весьма разочаровал испанцев, страстно желавших втянуть его в интригу, так что даже их посол в Риме уже добивался аудиенции у Его Святейшества, чтобы подкрепить намерения Принца, которые ему пытались навязать.

До приезда Господина Принца Королева занималась упорядочением органов управления государством. Чтобы втайне вершить важные дела, ей было вполне достаточно узкого круга самых близких людей, составлявших Тайный Совет, однако и Большой Совет был необходим, ведь все сановники желали туда войти и всех их нужно было приласкать, не исключая никого, кто мог бы помочь или навредить.

Министры, дабы никого не раздражать, по очереди с глазу на глаз беседовали с Королевой и поучали ее, что должно довести до сведения тех, кто допущен в Королевский Совет.

Иные, то ли по незнанию, то ли желая польстить ей, предложили ей делать все отправления — письма, депеши, грамоты, эдикты, заявления — от своего имени, а также выбить ее изображение на монетах, чеканившихся в годы ее правления.

Вопрос этот был поднят на заседании Совета: министры доложили Королеве о том, что, согласно установлению, в каком бы возрасте король ни вступал на престол, пусть еще лежа в люльке, управление государством должно вестись от его имени. Королева приняла решение следовать той форме, которая сохранилась со времен Екатерины Медичи66: отсылать все грамоты и свидетельства от имени Короля, но с припиской: с согласия Королевы-матери. Для депеш как за пределы государства, так и внутри него предусматривалась подпись государственного секретаря и приписка: от имени Королевы, также за его подписью.

В это время герцог д’Эпернон, посчитав, что несовершеннолетие Короля — удобный момент, чтобы вытащить из ноги занозу, весьма беспокоившую его, решил убрать из цитадели Меца г-на д’Аркьена, назначенного покойным Королем: д’Аркьен мешал ему стать полновластным хозяином города.

Он добился от Королевы, вероятно, застав ее врасплох, приказа на имя д’Аркьена передать цитадель в его руки.

Д’Аркьен тут же исполнил приказ Королевы, но она спохватилась и попеняла ему: мол, не стоит так скоро следовать полученным приказам.

Тот расстроился от того, что хотел сделать как лучше, а вышло плохо, однако Королева была ему столь признательна за его слепое повиновение, что вручила ему губернаторство Кале, осиротевшее в связи с кончиной г-на де Вика, не пережившего смерти своего любимого Государя.

Надобно сказать, этот г-н де Вик был весьма низкого происхождения, но обладал качествами столь высокого свойства, что поднялся над своей средой и прославился.

Долгое время он был капитаном гвардейского полка и столько раз отличился в бою, что Король в день сражения при Иври пожелал повысить его в звании, и он сполна оправдал надежды Его Величества. Стоило ему овладеть крепостью Сен-Дени, открытой со всех сторон и близкой к столице, как король назначил его тамошним губернатором, да и кому другому мог вверить он столь важный рубеж, как не этому отважному и великодушному вояке? Незащищенность крепости давала сторонникам Лиги повод думать, что она может стать легкой добычей, и они совершили вылазку уже на вторую ночь после назначения туда де Вика. Шевалье д’Омаль вошел в крепость со своим отрядом под покровом ночи. При первых звуках тревоги де Вик в одной рубашке вскочил в седло и с дюжиной солдат устремился на врага, да так лихо, что тот немало удивился; тут подоспело подкрепление, и незваных гостей выпроводили из города, при этом шевалье д’Омаль был убит.

Слава де Вика была такова, что больше атак на Сен-Дени не предпринималось; Король призвал его и отдал под его начало Бастилию. Захватив Амьен, он вновь поручил его своему любимцу, то же и Кале, как только испанцы возвратили его согласно Вервенскому договору. Де Вик правил Кале столь безукоризненно, в войсках царил такой порядок, что лучшие дома королевства посылали к нему своих отпрысков, не желая для них лучшей военной подготовки.

После его смерти де Валансэ, женившись на дочери жены де Вика, прибрал цитадель к рукам и послал Королеве депешу с заверением, что не хуже своего свекра станет бдить за ней.

Подобный способ испрашивать позволения на губернаторское место был сочтен весьма недостойным, и Королева повелела ему не только освободить это место, но и отказалась назначить его послом в Англию, как предполагалось ранее.

Герцог д’Эпернон, освободившись в Меце от д’Аркьена и назначив на его место Бонуврие, своего ставленника, добился того, что цитадель охранял не слуга Короля, а его собственный. Ставки его при дворе весьма повысились.

Тогда казалось, что регентство прочно, насколько это вообще возможно: Парижский парламент, а вслед за ним и парламенты провинций были в этом заинтересованы; все города и общины принесли клятву верности юному Королю и добровольно подчинились Королеве-матери, как и полагалось согласно последней воле Короля; все главные губернаторы и просто губернаторы поступили так же; вельможи — по разным соображениям — свидетельствовали, что у них нет иных устремлений, кроме спокойствия в королевстве и службы Королю под началом Королевы. Дом Гизов особенно выказывал свою приверженность королевской власти, герцог д’Эпернон, вошедший в большой почет, смотрел Королеве в рот. Министры сплотились. Кончини и его супруга, к которым Королева благоволила, заверяли, что будут мудры и станут руководствоваться лишь интересами короны. Граф Суассонский получил желаемое и на время умолк. Намеревались таким же способом удовлетворить и запросы принца Конде, который был на пути к столице: знание его склада ума давало надежду, что с ним удастся договориться, главным образом потому, что по приезде ему предстояло убедиться, что все уже бесповоротно и вряд ли возможно что-либо изменить. Надеялись с помощью подтверждения уже выпущенных эдиктов задобрить и гугенотов, и герцогов Буйонского, Роанского и де Ледигьера — главных вождей партии гугенотов.