Шарль Митчи - Тамбов. Хроника плена. Воспоминания

Из Новограда-Волынского в Киев

Следующим утром мы начинаем длинный переход вглубь Украины. Никто не знает ни расстояния, ни продолжительности, ни маршрута, ни пункта назначения. Сейчас самое главное — то, что мы удаляемся от зоны боевых действий, где всё время слышен грохот пушек: немецкое контрнаступление всё ещё возможно, хотя и маловероятно.

Мы бодро идём по дороге, снег искрится под сверкающими лучами солнца, пейзаж феерический. Снег на дорогах утрамбованный и плотный, и я могу нормально идти в моих ужасных опорках. Ночью к нам прибавились ещё пленные, среди них несколько французов. Теперь нас добрых пятьдесят человек, мы идём под охраной четверых совсем молодых русских солдат. Солнце светит в глаза, чуть справа. Это хорошо — значит мы идём на север-северо-восток. Со временем пушечный грохот заметно стихает и растворяется вдали. Но это уже третий день без еды, чувство голода просыпается и становится всё более настойчивым. Я с ностальгией и сожалением вспоминаю обильную еду полковника, от которой я отказался накануне!

Новоград-Волынский — Киев. Рис. Ш. Митчи

Вдоль дороги — воронки от снарядов, вырванные с корнем деревья, подбитые танки. Здесь прошла война, и тяжёлые бои оставили свой след на земле, по которой мы идём. Редкие деревни, разбросанные тут и там, большинство домов разрушено или сожжено. Повсюду торчат чёрные обгорелые балки, часто ещё дымящиеся, свидетельствуя о тяге нацистов к разрушению. Но жизнь продолжается. Из развалин, мало-мальски пригодных для жилья, время от времени выходят женщины. Они смотрят на нас печально, но не враждебно. Некоторые из них выносят ведра с картошкой, которую они раздают нам под одобрительными взглядами охранников: одна картофелина на человека, может быть, две для тех, кому повезло. Сегодня никакой другой еды не будет.

Моя слабеющая память не позволяет мне рассказать все перипетии этого долгого пути в хронологическом порядке. Но я опять вижу, как будто это было вчера, картины, образы, сцены, которые мне не забыть никогда.

На следующий день очень холодно, пятнадцать — двадцать градусов мороза, но солнце сияет все так же. Мы идём бодро, хотя голод и жажда начинают мучить уже всерьёз.

Этим вечером, после 25-30-километрового перехода, мы приходим в деревню, не до конца разрушенную войной. Туда уже пришли другие пленные: среди них — вот неожиданность! — мой друг Леон Бретейль, приятель по Кольмарской Высшей начальной школе в 1932–1933 годах. Он был призван в тот же батальон в Звягеле, что и я, только в другую роту. В следующие несколько месяцев мы больше не расстанемся, вплоть до его отъезда в Северную Африку.

По случаю нашей встречи удача нам улыбнулась: этой ночью мы спим в большой школе, в хорошо натопленном классе. Устав от долгого перехода, я быстро заснул. Вдруг около полуночи нас внезапно разбудил скрип двери и звук шагов. Несколько русских солдат со свечками в руках пробирались между спящими. Они стали нас обшаривать в поисках в основном колец. В некоторых случаях у них получилось ими завладеть, хотя и не без труда. Настала моя очередь. Двое, со смуглой кожей и раскосыми глазами, монголы, наклонились надо мной и начали срывать с меня обручальное кольцо и перстень. Они почти расквасили мне руки, но так и не смогли стянуть столь желанные предметы с распухших от холода и усталости пальцев.

Тогда один из грубиянов достаёт револьвер, взводит курок, направляет его на меня и грозит мне жестами и словами отстрелить мои упрямые пальцы. Хотел ли он меня испугать, чтобы заставить меня снять кольца, даже если мне придётся сильно ободрать пальцы? К счастью, в эту минуту трое из наших охранников, наверняка разбуженные шумом, входят в комнату и берут их на мушку. Этого было достаточно, чтобы прогнать чужаков и положить конец этой безобразной сцене.

С этой минуты я носил кольца на шее, под одеждой, нанизав их на бечёвку. Ночью, при малейшей тревоге, я клал их в рот, чтобы уберечь от обысков, которым мы ещё не раз подвергались.

Однажды утром, после двух- или трёхчасового перехода, мы увидели большое подразделение русских солдат, идущих на фронт колонной по четыре. Та часть дороги, где снег был утоптан, была не более трёх-четырёх метров шириной, поэтому мы были вынуждены идти практически вплотную к русским, чтобы с ними разминуться. Они встретили нас угрожающими жестами и концертом из ругательств и оскорблений. Мне не повезло — я был с левого края нашей колонны, то есть шел в нескольких сантиметрах от русских, которые становились всё более и более агрессивными. Некоторые их них пытались плюнуть мне в лицо, другие били меня кулаками или прикладом винтовки или автомата. Я их понимаю! В моей униформе я представлял для них ненавистного врага, с которым они встретятся лицом к лицу через несколько часов. Среди них было много женщин-военных. Я особенно хорошо помню одну из них, офицера, верхом на лошади. Эта женщина вытянула меня хлыстом по лицу. Я и сейчас чувствую этот удар! Это был один из немногих случаев, когда я подвергся жестокому обращению со стороны русских.

В этот же день, после полудня, мы делаем короткую остановку в деревне, где расположилась на отдых русская боевая часть. Один из офицеров, капитан, явно выпивший слишком много, подходит к нашей группе пленных, размахивая огромным револьвером. Красный от злости, он начал громогласно выкрикивать ругательства, которые мы, естественно, не поняли. Прохаживаясь вдоль колонны, он раздавал направо и налево удары рукояткой револьвера под ребра.

Подойдя ко мне, он почему-то останавливается, орёт ещё пуще, а затем вдруг приставляет дуло револьвера к моему виску. Я до сих пор чувствую холод металла на коже. Настал мой последний час?

К счастью для меня, один из наших охранников, который видел всю эту сцену, прибежал со всех ног и резко и решительно отвел руку этого чересчур агрессивного капитана. Теперь уже он орал, что отвечает за пленных, что в группе не должно быть никаких посторонних, что капитан ему не начальник и не авторитет. Капитан, пристыженный и почти протрезвевший, вернулся обратно и присоединился к своим.

Один из дней выдался особенно долгим и тяжёлым. Уже настала ночь, а мы всё ещё идём. Наверняка прошли уже километров тридцать. Миновав очередную деревню, мы остановились в огромном колхозе. Вместо того чтобы расположить нас на ночлег в амбаре, как это уже было два или три раза, нас загнали под громадный навес, состоящий только из гигантской крыши, опирающейся на несколько толстых прямоугольных кирпичных столбов. Несмотря на обыски, у некоторых пленных ещё остались у кого спички, у кого зажигалки. С помощью соломы и сучков, раскиданных на земляном полу, нам удаётся зажечь несколько костров, которые мы подкармливаем ветками, явно оставшимися после обрезки фруктовых деревьев. Все пленные тут же расселись вокруг этих пылающих костров, дававших больше дыма, чем тепла, поскольку ветки были зелёные и мокрые. Но нас немного согревает уже сам вид пламени.