Николай II. Дорога на Голгофу - Петр Валентинович Мультатули
Этот панегирик можно было продолжать без конца. В 1917 году Временное правительство выпускает памятный жетон, посвященный Керенскому. Этот жетон имел на аверсе портрет Керенского, а на реверсе надпись: «Славный, мудрый, честный и любимый вождь свободного народа». Это повсеместное славословие Керенского, изображение его как «друга народа», «народного вождя» было призвано оправдать установление в его лице диктатуры масонства, прикрытой словесной «демократической» завесой. Другое дело, что на нужного западному масонству диктатора Керенский не подходил. Он был выдающийся демагог и ниспровергатель, но бездарный руководитель. Это хорошо понимали даже его коллеги из Временного правительства. Адвокат Н. П. Карабчевский приводит слова председателя Временного правительства князя Г. Е. Львова, сказанные им о Керенском: «Вы хорошо его знаете, ведь он из вашего адвокатского круга… Вы, верно, судите: он был на месте со своим истерическим пафосом, только пока нужно было разрушать. Теперь задача куда труднее. Одного истерического пафоса ненадолго хватит. Теперь и без того кругом истерика, ее врачевать надо, а не разжигать!»{159}
Но именно такой, «истеричный ниспровергатель» в качестве «демократического» диктатора и был нужен западным союзникам. Он был управляем, предсказуем, а главное, покорен. Берберова пишет о «требованиях, почти приказаниях», которые Керенский получал от западных союзников. Таким образом, можно с уверенностью сказать, что действия Керенского и возглавляемого им Временного правительства есть в большей своей части действия «Великого Востока» Франции, а так как большинство государственных и политических деятелей Французской республики того времени были членами того же «Великого Востока», то и в значительной степени действиями французского правительства. По действиям Керенского во многом можно судить о той политике, какую западные державы проводили в России после февральского переворота. Несомненно, это касается и Царской Семьи.
Керенский был одним из первых, кто открыто, в циничной и вызывающей манере высказался за убийство Императора Николая II. Это было сделано в преддверии Февральской революции, с трибуны Государственной Думы. 27 февраля 1917 года он громогласно заявил: «Министры — это не что иное, как мимолетные призраки. Для того чтобы предотвратить катастрофу, необходимо устранить самого Царя, не останавливаясь, если не будет другого выхода, перед террористическими насильственными действиями».
Керенский сыграл ведущую роль в государственном перевороте февраля 1917 года. Именно на него делали ставку тайные заграничные дирижеры Февральской революции. Летом 1917 года, уже будучи главой Временного правительства, он дал интервью журналу «Орион». В этом интервью Керенский отметил интересную деталь: «2-го был отъезд Гучкова и Шульгина. Мы ждали Алексея. В наши планы не входил проект Михаила. Эта комбинация была для нас неприемлема»{160}.
Керенский сыграл одну из решающих ролей в отказе великого князя Михаила Александровича восприять престол. Керенский неоднократно во время своих выступлений говорил, что он республиканец и враг монархии. При этом Керенский позднее уверял, что ни его, ни других членов Временного правительства вовсе не волновала поначалу судьба Царя. «В первые дни революции, — показывал он, — не было принято решительно никаких мер ни в отношении самого Николая II, ни в отношении Александры Федоровны. Это объяснялось теми настроениями, какие были тогда в отношении Них у Временного правительства. Старый строй рухнул столь решительно, факт этот был столь быстро общепринят всей страной, без малейшей попытки со стороны кого бы то защищать его, что личность Николая II совершенно не внушала каких-либо опасений Временному правительству. Он настолько был кончен, что Его личность как политическая величина совершенно не существовала, и Временное правительство не интересовалось Им. Ему было разрешено выехать в Могилев проститься с войсками, как Он желал»{161}.
Это утверждение Керенского ложно изначально. Во-первых, необходимо помнить, что Император Николай II формально отрекся от престола добровольно, представители Государственной Думы благодарили его за этот «жертвенный шаг во имя России», заверяли в гарантиях личной безопасности Его и Его Семьи. В. Д. Набоков писал: «В сущности говоря, не было никаких оснований — ни формальных, ни по существу — объявлять Николая II лишенным свободы. Отречение его не было формально вынужденным. Подвергать его ответственности за те или иные поступки его в качестве императора было бы бессмыслицей и противоречило бы аксиомам государственного права. При таких условиях правительство имело, конечно, право к обезвреживанию Николая II, оно могло войти с ним в соглашение об установлении для него определенного местожительства и установить охрану его личности»{162}.
Свергнутый Император передал Временному правительству собственноручно написанные следующие требования:
«1) О беспрепятственном проезде моем с лицами, меня сопровождающими, в Царское Село.
2) О безопасном пребывании в Царском Селе до выздоровления детей с теми же лицами.
3) О беспрепятственном проезде до Романова на Мурмане с теми же лицами.
4) О приезде по окончании войны в Россию для постоянного жительства в Крыму — в Ливадии»{163}.
Здесь необходимо отметить следующее: Государь не требовал отъезда за границу. Даже будучи заключенным в Царском Селе, он не выдвигал этого требования. Подруга Императрицы Александры Федоровны Ю. А. Ден писала: «Государь и Императрица не желали оставлять Россию. «Я лучше поеду в самый дальний конец Сибири», — заявлял Император. Ни ему самому, ни Государыне была неприемлема мысль о том, что придется странствовать по всему континенту, жить в швейцарских гостиницах в качестве бывших Их Величеств, попадать в объективы фотоаппаратов репортеров иллюстрированных изданий и давать интервью шустрым американцам. Их натурам претила всякая дешевая реклама и популярность; оба полагали, что долг каждого русского оставаться в России и вместе смотреть в лицо опасности»{164}.
Императрица Александра Федоровна говорила графине А. В. Гендриковой: «Меня угнетает мысль о нашем скором отъезде за границу. Покинуть Россию мне будет бесконечно тяжело. Хоть я не русской родилась, но сделалась ею. За двадцать три года царствования, когда все интересы, вся жизнь России были так неразрывно близки и дороги, я забыла и думать о том, что по рождению я — не русская. Даже теперь, несмотря на все, что мы испытываем, я Русский народ не виню и продолжаю всею душой любить и жалеть. Он обманут, этот несчастный народ, и сам страдает, и сколько еще будет страдать.
