Олег Иконников - Большая Медведица

— Димка, тебя куда зарядили?

Только что прошедший через медицинский кабинет, и после этой неприятной процедуры принявший стакан вина Димка, перемалывая желваками фиксатого рта плавленый сырок, не мог ответить Олегу, куда его сегодня кинули, но сразу сообразил, что от него требуется, и кивнул на свободное место рядом с собой. Меж обтянутых клетчатым байковым одеялом седушек, торчало заткнутое старой путевкой зеленое горлышко початой бутылки «Биссера».

— Как вас, стребузитчиков, гаишники не выщипывают на дорогах, а?

— Бес его знает. Два года стабильно по утрам на грудь беру.

— Подбросишь до родичей?

— Конечно. Отпросился?

— Да нет. Мегера крест поставила.

— Она могет, стервоза. Без мужика с измальства мается, вот на нас, несчастных, зло и срывает. Димка посигналил, моргнув фарами механику, чтобы тот открывал ворота.

До родителей добраться не удалось. Когда грузовик громыхал плохо подогнанными друг к другу бортами кузова мимо центральной гаупвахты Читинского гарнизона, Святой от неожиданности чуть не вывалился прямо на ходу из кабины, увидев, как из резных дверей этого военного заведения, дымя папиросиной, выходит Клим.

— Дима, тормозни!

— Ты что, передумал? — резко прижал тот машину к обочине.

— Знакомого встретил.

— А-а, ну давай, счастливо.

Быстро перемахнув через дорогу под фарами вильнувшего в сторону автобуса, Олег продрался сквозь жесткие ветви подстриженной акации, и небольно ткнул кулаком бывшего сокамерника под лопатку грязной тенниски.

— Генка, привет, бродяга!

— Святой?! — обрадовался он — знал, что ты где-то в городе, но встретить так лихо тебя не думал.

— Ты че, в этой конторе блудил, на работу что ли устраивался? — улыбался Олег.

— Не поверишь — выплюнул со сгустком крови на мостовую недокуренный бычок Клим — построился в очередь у бочки за кружкой пива и вдруг патруль катит, офицерик метр с кепкой, но важный, собака, до не могу, пригребся: ваши документы? Какие ксивы — отвечаю, я три дня назад откинулся. Короче они мне боты завязали, подумали — раз лысый, значит солдат в самоволке. Пока разобрались, что к чему, пришлось ночку на «губе» здоровенных, как танки, военных клопов шугать по камере. А возмущаться попробовал — по зубам, суки, врезали. Ну, ладно, все я да я, ты то, как в этом безумном мире маешься?

— Ништяк.

— Каким ты был, таким и остался — не удивился Генка, в одно слово полжизни впер. Пошли ко мне, если никуда не торопишься — жрать охота. Наташка пельменей сварганит, потреплемся?

— Айда, согласился Святой — сколько тебе хоть годиков стукнуло?

— Двадцать пять.

— Десяточку отмотал?

— Пока девять, но это дело наживное, сам знаешь. Через те же кустики они вышли к проезжей части.

— Филки есть? — Олег вынул из кармана мятые рубли.

— На тачку до хаты твоей хватит, если там же обитаешься?

— Там — ответило, посмурнев, скуластое узкоглазое лицо Клима.

— Отец с матерью разбежались, и с новой своей клушей он с Читы куда-то свалил, а маманя почти сразу после этого богу душу отдала, теперь вдвоем с сестренкой кантуемся, помнишь ее?

Наташку, что ли? Конечно, ей, поди, сейчас лет восемнадцать?

Калитка древней одноэтажной деревяшки, в которой ютились две семьи, была незапертая. За трухлявыми досками покосившегося забора, разделяющего неухоженную ограду пополам, забесновалась учуявшая приятелей немецкая овчарка. На ее лай в пыльных стеклах окна мелькнула русая Наташкина челка, и сразу загремели кастрюли.

— Соседи от тебя собакой отгородились?

— Соседка — поправил его ухмыльнувшийся Генка — молодая, но курва конченная. Днем официанткой в кабаке наворачивает, а по ночам водочкой спекулирует. Четвертак за пузырь дерет, я у нее в первый же день двести «рябчиков» оставил, но телка шикарная, — закатил он глаза под лоб. Чего у этой змеи не отымешь, того не отымешь, седло вот такое — показал Клим руками, раздвинув их шире плеч, какая у соседки попа. Ножки от коренных зубов видимо растут и пазуха полная, никак деньги там таскает, потому что та-ких грудей у баб не бывает…

— Замолчи, балаболка, — оборвала его в открытую форточку застеснявшаяся сестра, — идите лучше в дом, пельмени закипают.

— Сейчас — отмахнулся от нее Генка и добавил для Святого:

— Холостая, между прочим. Познакомить?

— Одинокая, говоришь — на секунду задумался Олег — а где сейчас эта очаровашка?

— Наталья! — заорал Клим — золотую рыбу с соседнего двора не видала?

— Уплыла твоя мечта, — весело откликнулась сестра.

— Куда, не знаешь?

— На работу, куда же еще.

— Может, выхлопаем ее? — с ходу предложил Олег.

— Ну, ты даешь — крутанул восхищенно лысой башкой Генка — я прикидываю, как бы затянуть тебя на это дело грязное, а ты сам — с усам оказывается, только, чур, сначала похаваем.

Летом в жару рубать горячие пельмени вроде не подходяще, но делал это Клим с явным удовольствием. Святой маленькими глотками прямо из двух литрового пластмассового бидончика потягивал намерзшее за ночь в подвальном леднике вкусное молоко и понимающе смотрел на приятеля, который обыкновенных пельменей не хрястал несколько лет.

— Генка? — оторвал он его от пиршества души и тела.

— Че? — перекатывал тот по рту обжигающий фарш.

— Собака на цепи?

— Не совсем, по проволоке бегает.

— Окна на улицу выходят?

— Два, но они ставнями закрыты.

— Понятненько — Олег потер переносицу — колбаса есть?

Услышав о чем, просит брата Святой, в комнату с кухни заглянула Наташка.

— Может все — таки положить пельмешек?

Сидевший на кровати Клим, перегнулся через табурет, на котором исходила паром остывающая тарелка и, взяв у Олега бидон, жадно осушил его.

— Лови — бросил он пустую посудину сестре — и лети, голубка, за — молоком, а то к обеду разберут.

— Денег не хватит — зарделись Наташкины щеки.

— На квас тоже?

Сообразив, что ее просто выпроваживают из дому, сестренка, припудрив веснушки на носу, быстро исчезла. Над когда — то отцовой, а теперь Генкиной кроватью заброшенной зеленым пледом, красовалась прибитая к стене сухая кабанья морда, из свирепо оскаленной пасти которой торчала наборная рукоятка охотничьего ножа. Святой выдернул его и, насадив на острие полпалки обезжиренной колбасы, лежащей на нижней полке холодильника, вышел на скрипящее высокое крыльцо. Ограда, расположенная по ту сторону забора, просматривалсь отлично. Полузадушенная яростью и «строгим» ошейником черная с рыжими подпалинами по бокам псина, выкатив налитые кровью белки глаз на подельников, захлебывалась хрипящим лаем. Но была она не только злая, но еще и голодная. За пролетевшим к высоким воротам куском колбасы, собака кинулась, забыв все на свете и в мгновение ока, проглотив его, уже притихшая, вернулась к сидящим верхом на заборе жуликам.