Дороги и судьбы - Наталия Иосифовна Ильина
Ну а что касается исчезнувшего в Находке Геннадия… Месяц или два спустя, живя в Казани, я услыхала, что его арестовали. Как? За что? А он в юности был членом Российской фашистской партии, но из Харбина бежал, взгляды свои изменил, вступил в Союз возвращения на родину и вот возвращался… Значит, ему не простили прежних заблуждений? Или, быть может, он делал вид, что свои взгляды изменил, а на самом деле был подослан фашистами? А следующей зимой в Казань стали доходить тревожные вести: в Свердловске среди репатриантов идут аресты! Но вскоре просочились новости утешительные: ряд арестованных были уголовниками, то ли грабили они, то ли убивали, а таким в тюрьме самое место! Постепенно стали всплывать имена арестованных, людей, мне и моим друзьям известных, от уголовщины далеких, их почему? Значит, так: знать-то мы их знали, но не так уж близко, мало ли что… Или так: всегда возможны ошибки, пройдет время, разберутся и отпустят. Что вы говорите? Зефиров? Николай Василич? Это как понять? Старый человек, лет около семидесяти, в первый же год войны обратился в советское консульство с просьбой о гражданстве, интеллигентный, многознающий, всеми уважаемый, в Клубе граждан СССР лекции читал, часто говорил, что мечтает умереть на родной земле, и при первой же возможности на эту землю устремившийся… Объяснение нашла я: «Он же был одним из министров омского колчаковского правительства!» И себя этим объяснением утешила, и своих друзей… А в Казани нас осело около ста человек. Тою зимой либо пять, либо шесть из них… Интересно! До сих пор ничего не знаю точно, ни цифр, ни фактов, все приблизительно, кое-как, наобум… Так вот, исчезло не то пятеро, не то шестеро. Ни друзья мои, ни я никого из исчезнувших не знали, знакомы с ними не были и успокаивали себя тем же: были, значит, какие-то причины, не могут же хватать людей ни за что…
Но Силин, Силин! Его энергия, щедрость, предприимчивость ценили работавшие в Шанхае «старшие товарищи». Сам генеральный консул Ф. П. Халин с супругой запросто посещал супругов Силиных, а те в свою очередь бывали в гостях у Халиных, короче говоря, невозможно было себе представить, что Силина арестуют! Но именно это с ним произошло в Одессе, куда он переехал из Свердловска спустя года два после возвращения на родину. Узнала я об этом совершенно случайно, в самом конце пятидесятых, живя в Москве. Но искать объяснений, пытаясь утешать себя и обманывать, — не пыталась. Я была не та, что прежде. Я уже…
Они машут мне снизу, мои милые американцы Адель и Рон, они идут к лестнице, оба сравнительно молоды, каждому не больше сорока, сейчас засияют передо мною их белозубые улыбки, сейчас я услышу извинения — простите, что мы вас оставили одну на целых… Да, в самом деле: на целых полчаса. А в беседе с тобой, Тихий океан, время пролетело незаметно, и сколько же, сколько всего ты помог мне вспомнить!
…Темно-красная вязаная фуфаечка, надевается через голову, на левом плече — пуговицы в виде шариков, вижу ее так ясно, будто надевала вчера, а натягивала ее на меня няня, приговаривая:
— Это тебе АРА подарила!
АРА. Одно из первых слов, услышанных мною в жизни. Позже узнала: Американ Релиф Ассосиэйшн — Американское благотворительное общество. Оно кормило, одевало, лечило тех, кто очутился в Омске, спасаясь от большевиков. Маму, заболевшую сыпным тифом, увезли в госпиталь Американского Красного Креста, отец воевал, мы с няней одни, мы бы погибли без американцев! «Милосердия, милосердия!» — откуда этот возглас? Кажется, из «Мастера и Маргариты». Милосердные американцы! Готовы кинуться в любую точку земного шара, помогать всем, кому плохо, никакое расстояние им не помеха, кстати, и в Шанхае в первый же послевоенный год…
Ступили на лестницу, начинают подниматься, идут, лестница долга, сейчас я расскажу им о доброте их соотечественников, такое слышать всегда приятно… А кстати! Ведь о существовании Америки я узнала в самом начале жизни, на рассвете, и могла бы никогда ее не увидеть, но вот — увидела! Суждено мне было, значит, в конце моего пути, на закате, близко прикоснуться к этой стране, сыгравшей такую роль в моей судьбе! Ведь кто нас вывез из Омска? Те же американцы! Госпиталь эвакуировал своих больных, нас с няней разыскали, поместили в тот же вагон, где лежала мама. Мама на нижней полке справа, а на полке слева — исхудалый и бледный мужчина, позже я узнала — внук Льва Толстого Илья Ильич. В Харбине он не задержался, из памяти моей выпал, но в самом конце шестидесятых мы встретились в Москве. На слова Ильи Ильича:
— Рад с вами познакомиться! — я сказала:
— Но мы знакомы уже пятьдесят лет. Омск. Сыпнотифозный вагон.
— Господь Христос! — воскликнул граф. — Так это были вы?
Он думал, что щебечущий ребенок в красной фуфайке ему привиделся в бреду…
Они передо мной, мои американцы. Сейчас мы поедем к Рону, в его дом, где мы с Адель еще раз переночуем в комнате для гостей.
За три дня в Лос-Анджелесе мне показали все то, что туристу смотреть положено, завтра — обратно в Туссон, к нашим студентам. Которых я ежедневно, кроме суббот и воскресений, пытаюсь знакомить с жизнью моего отечества, недавно вступившего в эпоху «перестройки и гласности». За этим, себе в подмогу, меня и пригласила в Аризонский университет профессор Адель Баркер. Ее студентам никогда еще не приходилось близко видеть очевидца — жителя таинственной страны, задолго до их появления на свет потрясшей мир. И все еще продолжающей потрясать… Адель Баркер не была одинока. Как только с лязганьем и скрежетом стал подниматься знаменитый и уже во многих местах продырявленный железный занавес, как только повеяло прежде неслыханной свободой передвижения, немало других университетов стали зазывать к себе очевидцев. Всем хотелось знать, как живется нам, как дышится, что мы думаем о наступивших переменах. Не знаю, как справлялись с этим заданием другие очевидцы, видя устремленные на них доверчивые глаза молодых чужеземцев, я же иногда впадала в отчаяние. Бессилие свое ощущала. Возможно ли хоть как-то приобщить людей из другого мира к нашей действительности? Сила советского строя в его неправдоподобии (сказал один умный человек): никто не мог поверить, что все было именно так!
Идем к машине Рона. Оглядываюсь. Прощай, Тихий океан! Теперь уж навсегда!
Десять лет спустя
30 ноября — 5 декабря 1957
Ровно
