Мартин Гилберт - Черчилль. Биография
Мысли Черчилля занимал мир, который должен наступить «в марте, апреле или мае». Он сказал в палате общин 31 октября, что, если после поражения Германии Лейбористская партия пожелает выйти из коалиции, многие будут об этом сожалеть, но это не вызовет «ни горечи, ни обид». Будут назначены всеобщие выборы. Черчилль сказал, что сомневается в возможности существования этого парламента по окончании войны с Германией и сохранения системы правления, которую он поддерживал и в которой принимал участие на протяжении полувека. Он заявил в парламенте: «Любая демократия основана на том, что люди имеют право голоса. Лишить их этого права – превратить в пародию все громкие фразы, которые произносятся слишком часто. Демократия – это маленький человек в маленьких ботинках с маленьким карандашом, ставящий маленький крестик на маленьком листочке бумаги. Никакая риторика и никакие многословные дискуссии не заменят важность этого момента. Люди имеют право выбирать своих представителей в соответствии со своими чувствами и пожеланиями».
Вечером Гарольд Николсон записал в дневнике: «Никогда еще так не восхищался нравственной позицией Уинстона, как сегодня утром».
Глава 34
Война и дипломатия
Среди проблем, с которыми столкнулся Черчилль по возвращении из Москвы, была судьба будущего Палестины. Несколько месяцев назад он отказался выполнять решение палестинской Белой книги 1939 г., которое предполагало наложение арабского вето на всю еврейскую иммиграцию начиная с мая 1944 г. Эта Белая книга вызывала резкую критику Черчилля уже при ее публикации. 4 ноября 1944 г., через две недели после возвращения из Крыма и Каира, он пригласил в Чекерс доктора Вейцмана, лидера сионистов. В беседе Черчилль сказал ему: «Если евреи смогут получить всю Палестину в качестве своего государства, это будет хорошо, но если придется выбирать между отсутствием государства вообще и разделением Палестины на два государства – арабское и еврейское, – то следует выбрать разделение».
Стремясь ускорить формирование еврейской государственности, Черчилль посоветовал Вейцману отправиться в Каир и обсудить будущее Палестины с новым государственным министром по делам Ближнего Востока лордом Мойном, одним из его ближайших друзей, с которым он общался в Каире две недели назад. Черчилль объяснил Вейцману, что известная неприязнь Мойна к сионизму «дело прошлое», что за последние два года взгляды Мойна изменились. Вейцман начал подготовку к поездке в Каир, но опоздал. Через двадцать четыре часа лорд Мойн вместе с шофером был застрелен двумя еврейскими террористами.
Черчилль был глубоко потрясен, но репрессиям воспротивился. Министр по делам колоний настаивал на немедленном приостановлении еврейской иммиграции в Палестину, но он отказался это сделать. Он также не захотел назначить в качестве преемника Мойна ни одного из двух предложенных кандидатов, поскольку знал их враждебное отношение к сионизму. Но в дебатах по поводу убийства Мойна он сказал в палате общин: «Если сионизму суждено потонуть в дыму пистолетных выстрелов убийц и наша борьба за его будущее приведет только к появлению новых гангстеров, достойных нацистской Германии, то многим, подобно мне, придется пересмотреть позицию, которую мы так упорно отстаивали многие годы. Если есть надежда на мирное и благополучное развитие сионизма, эта подлая деятельность должна быть пресечена, а те, кто за ней стоит, лишены корней и ветвей». Черчилль сказал депутатам, что надежда есть: «Я получил письмо от доктора Вейцмана, президента Всемирной сионистской организации и моего очень давнего друга. Он недавно прибыл в Палестину и заверяет меня, что палестинское еврейство сделает все, что в их силах, чтобы уничтожить это зло на корню». Вейцман обратился к еврейскому населению с просьбой «оказывать всю необходимую помощь властям в предотвращении террористических актов и истреблении террористических организаций».
Убийцы Мойна, члены экстремистской «Банды Штерна»[54], были казнены в Каире, на месте их преступления. Еврейское агентство и британские власти Палестины объединили усилия в поиске других членов «Банды Штерна» и их тайников с оружием. Поддержка Черчиллем создания еврейского государства в Палестине осталась твердой и бескомпромиссной.
В первые недели после возвращения из Москвы Черчилль занимался утверждением «процентных договоренностей», достигнутых со Сталиным. Узнав в начале ноября, что руководитель британской военной миссии в Румынии протестовал против усиления советского влияния, он написал Идену: «Мы оставили себе только десять процентов интересов в Румынии, и теперь не более чем зрители. Если не позаботиться, мы получим то же и в Греции, которую все еще надеемся спасти». Через неделю Черчилль объяснял Идену: «Каждая освобожденная страна бурлит коммунизмом. Все оказалось связано, и только наше влияние на Россию мешает ей активно стимулировать эти движения, смертельно опасные, как я считаю, для свободы человечества».
10 ноября Черчилль снова отправился в путь. Он полетел в Париж, где последний раз был незадолго до его падения в 1940 г. 11 ноября, в День перемирия (последний день Первой мировой войны), он в качестве гостя генерала де Голля приехал к Триумфальной арке, где они возложили венки к Могиле Неизвестного Солдата, после чего принимали торжественный парад войск, продлившийся час. «Его принимали замечательно, – записал в дневнике Брук. – Парижане от него без ума». Через четыре дня Черчилль телеграфировал Рузвельту, что восстановил дружеские отношения с де Голлем и «ощущает стабильность во Франции, несмотря на коммунистические угрозы. Надеюсь, вы не подумаете, что я нарядился во французские цвета, рассказывая об этом». Французские политики, с которыми встречался Черчилль, произвели на него хорошее впечатление.
Чтобы помочь де Голлю в внутрифранцузских делах, Черчилль дал указание Исмею как можно быстрее отправить две тысячи винтовок и сотню пистолетов-пулеметов «Стен» в распоряжение французского Министерства внутренних дел для вооружения полиции.
Из Парижа Черчилль с де Голлем ночным поездом отправились в Безансон, откуда при сильном снегопаде проехали сто километров до передовой к наблюдательному посту французской артиллерии. Снег валил так густо, что ничего нельзя было разглядеть. Даже наступление французских войск, запланированное на этот день, пришлось отложить. На обратном пути у машины Черчилля два раза оказалось пробито колесо, а один раз они застряли в придорожной канаве. «Он приехал абсолютно промерзший, свернувшийся клубком, как еж, – позже вспоминал Брук. – Его усадили в кресло, в ноги положили бутылку с горячей водой, другую подложили под спину. Одновременно в горло влили добрую порцию хорошего бренди, чтобы согреться изнутри. Результат получился замечательный. Он быстро оттаял и произнес одну из неописуемо смешных речей по-французски, от которой все буквально полегли».
Вечером Черчилль вернулся в Париж на поезде де Голля. «Уинстон в прекрасной форме, – записал Брук в дневнике, – и даже де Голль немного распрямился». В Париже вагоны Черчилля отцепили и направили обратно на восток, на этот раз – в Реймс. Там ждал его Эйзенхауэр, чтобы отвезти в штаб и рассказать о планах наступления на Рейн. Вернувшись в Лондон, Черчилль узнал, что русская «индифферентность» по отношению к Греции произвела отрезвляющее действие на греческих коммунистов. «Эта «индифферентность» русских, – сказал он Идену, – показывает, что они придерживаются общего курса, о котором мы договорились в Москве. Это хорошо доказывает, что Сталин соблюдает правила игры».
По крайней мере один из членов секретариата Черчилля заметил, что после возвращения из Франции ему стало хуже. «В последнюю неделю тратит себя по мелочам, – записал Колвилл в дневнике 30 ноября. – Кажется, не хочет, или не может, или слишком устал, чтобы сосредоточить внимание на сложных вопросах. Он читает первый параграф и после этого направляет документ другим не вникая. Результат – хаос». Однако 29 ноября, когда Черчилль выступал в палате общин, его речь была хорошо принята. Николсон записал: «Он говорил о потребности в молодежи. Молодежь, молодежь, обновление и энергия, безграничная энергия. Произнося эти слова, он стал молотить по воздуху, как боксер. И полемика, здоровая полемика. Я не боюсь этого в нашей стране. Потом, сняв очки, улыбнулся и, глядя в сторону скамей консерваторов, сказал улыбаясь: Мы – достойная компания. Поклонился в сторону лейбористов и добавил: Все мы. Вся нация». Николсон заметил: «В утренних газетах это читалось очень сдержанно. Однако это было великолепным образцом ораторского искусства».
