Мартин Гилберт - Черчилль. Биография
Перед отлетом в Москву Черчилль дважды сводил Клементину в театр. 3 октября они посмотрели пьесу Шоу «Оружие и человек», на другой день – «Ричард Третий» Шекспира. 4 октября, вернувшись вечером после спектакля, он узнал, что британские войска успешно вступили в Грецию, высадились в Патрах и в Коринфском заливе, выбив оттуда немцев. Однако из Польши продолжали поступать самые неутешительные вести. «Когда союзники одержат окончательную победу, – заявил он в палате 5 октября, – варшавская трагедия не будет забыта. Она навсегда останется в памяти поляков и сторонников свободы во всем мире».
Через два дня, по-прежнему глубоко озабоченный политическим будущим Польши, Черчилль вылетел из Лондона в Неаполь. Там ему доложили, что уставшие армии Александера застряли в Апеннинах и не могут ни единым солдатом участвовать в десанте на севере Адриатики. Проведя четыре часа в Неаполе, он отправился в Москву. В полдень 9 октября его самолет по ошибке приземлился не на том аэродроме, снова поднялся в воздух и сел в другом аэропорту, где его ждали Майский, Вышинский и воинский почетный караул. Черчилля отвезли на дачу Молотова, которую предоставили в его полное распоряжение. Вечером его отвезли в Москву.
В первой беседе со Сталиным он подтвердил данное в Тегеране согласие на установление западной границы России по линии Керзона. Черчилль пообещал «оказать давление» на поляков сделать то же самое. Затем разговор зашел о Южной Европе и Балканах. Черчилль сказал Сталину, что Британия имеет «особые интересы» в Греции, а в Румынии Россия «может иметь полную свободу действий». Кроме того, он сказал, что не хочет употреблять выражение «раздел сфер влияния», поскольку американцы «могут быть шокированы», но, так как они со Сталиным «понимают друг друга», он готов объяснить им это.
Затем Черчилль показал Сталину, как он выразился, «рискованный документ». В нем были обозначены «пропорциональные интересы» России и Британии в пяти странах. Черчилль предложил, чтобы в Румынии Россия имела 90 % влияния, Британия соответственно 10 %. В Греции он предложил 90 % влияния Британии (в согласии с США) и 10 % – России. Югославию и Венгрию предлагалось поделить пополам, в Болгарии 75 % отдать России и 25 % – «остальным».
Сталин изучил листок, после чего, как вспоминал потом Черчилль, «взял синий карандаш, поставил большую галочку и вернул. Затем наступила тишина. Листок с карандашной пометкой лежал посреди стола». Наконец Черчилль произнес: «Не может ли показаться несколько циничным, что мы так грубо решаем столь судьбоносные для миллионов людей вопросы? Давайте сожжем бумагу». – «Нет, сохраните ее», – возразил Сталин.
После этого дискуссия коснулась Турции. Черчилль сказал Сталину, что склоняется в пользу того, чтобы Россия имела свободный проход в Средиземное море через Дарданеллы для торговых и военных кораблей. Поскольку Россия имеет на это и право, и «моральные основания», он это поддерживает. Затем Черчилль попросил Сталина не поощрять участие греческих коммунистов в гражданской войне и не «разжигать», как он выразился, коммунизм в Италии. Сталин на это согласился. Говоря о Тольятти, с которым Черчилль встречался в августе в Риме, Сталин назвал его «мудрым человеком, не экстремистом, который не пойдет на авантюры в Италии».
Черчилль вернулся на предоставленную ему дачу в 3:10 утра. Он был в дороге и работал уже 60 часов, и спал только урывками в пути. «Я подала ему несколько документов, – вспоминала Мариан Холмс, которая ждала диктовки, – но он сказал, что устал и работать сейчас не может». Черчилль лег спать, а утром 10 октября, проснувшись, сразу начал диктовать, еще лежа в постели. Вскоре после полудня его снова повезли в Кремль, где Сталин дал в его честь обед, продолжавшийся четыре часа. В конце приема Черчилль заявил: «Я уезжаю в посольство за моей юной леди». Его отвезли в британское посольство, он попросил Элизабет Лейтон сесть к нему в машину. «Мы едем на дачу, – сказал он. – Думаю, я буду диктовать в темноте». Вдоль всей дороги, на протяжении 37 километров стояли вооруженные военные, которые отдавали честь проезжающей мимо машине.
Черчилль решил послать Сталину официальную записку по поводу судьбы Балкан. «Эти проценты, которые я предложил, – объяснял он, – не более чем способ, благодаря которому мы можем понять, насколько близки наши позиции, а затем решить, какие шаги приведут нас к полному взаимопониманию. Опубликованные, эти проценты могут показаться грубыми и даже бессердечными, но они могут представлять собой хорошее основание дальнейших переговоров. И если все пройдет благополучно, мы способны предотвратить несколько гражданских войн и большое кровопролитие в странах, о которых идет речь. Главный принцип, – пояснил Черчилль, – дать возможность каждой стране установить такую форму правления, какую желает ее народ. Никакая идеология не должна быть навязана ни одной малой стране. Пусть они сами определяют свою судьбу в предстоящие годы».
Гарриман, который присутствовал на переговорах как эмиссар Рузвельта и которому Черчилль показал письмо, сказал, что Рузвельт и государственный секретарь США Халл наверняка «не признают» это. В результате письмо не было отправлено, хотя в нем и утверждался принцип самоопределения. 11 октября Черчилль вспомнил, что из списка «процентовок» выпала Албания. Он предложил поделить ее поровну, как Югославию и Венгрию. Но Молотов настаивал на резком изменении процента влияния относительно Венгрии: от 50:50 до 80:20 в пользу России. Иден был с этим согласен.
В телеграмме военному кабинету Черчилль объяснял, что эти проценты – лишь временное руководство на ближайшее послевоенное будущее и они будут еще рассматриваться великими державами, включая, разумеется, и Соединенные Штаты, когда они встретятся за мирными переговорами, чтобы прийти к общему соглашению по Европе. «Но русские, – написал он, – сильно настаивают на своем доминировании в причерноморских странах – Румынии и Болгарии». В действительности же никаких переговоров не состоялось. За исключением Греции, степень контроля Россией определялась не процентами Черчилля, а мощным наступлением Красной армии.
Вечером Черчилль пригласил Сталина на ужин в британское посольство, располагавшееся напротив Кремля на другом берегу Москвы-реки. Когда Черчилль сказал, что его враждебное отношение к итальянцам изменилось благодаря восторженному приему, который они оказали ему в ходе последнего визита, Сталин заметил, что те же самые толпы приветствовали и Муссолини. Ужин растянулся до четырех утра, поэтому Черчилль ночевал в центре города, в доме 6 по улице Островского, предоставленном ему Сталиным. «Я очень хорошо побеседовал со Старым Медведем, – написал Черчилль Клементине 13 октября. – Чем больше я с ним вижусь, тем больше он мне нравится. Теперь они нас уважают, потому что, я уверен, хотят с нами сотрудничать».
Вечером в центре Москвы в особняке на Спиридоновке Черчилль и Сталин провели длительные переговоры с ведущими членами польского правительства в изгнании. Черчилль настоятельно рекомендовал им прилететь из Лондона в Москву и так же настоятельно советовал примириться с потерей довоенных территорий в обмен на участие в коммунистическом правительстве Польского комитета национального освобождения, которое Сталин учредил в Люблине. Но «лондонские поляки» не желали признавать линию Керзона. Черчилль предложил сделать это темой окончательных соглашений на будущей мирной конференции, но против этого возразил Сталин: поляки должны признать новую границу без всяких условий. В этот момент, как зафиксировано в стенограмме встречи, Черчилль сделал «жест разочарования и безнадежности».
Позже этим же вечером, когда небо над Москвой расцветилось залпами салюта в честь вступления советских войск в столицу Латвии Ригу, Черчилль и Сталин встретились на Спиридоновке с «люблинскими поляками». Те послушно поддержали мнение Сталина. Через два дня Черчилль телеграфировал королю: «Позавчера был «день всех поляков». Группа из Лондона, как известно вашему величеству, славные, но слабосильные дураки, а делегаты Люблина выглядят самыми отъявленными негодяями, каких только можно себе представить». 14 октября Черчилль два часа беседовал с «лондонскими поляками» в британском посольстве. Когда их премьер-министр Станислав Миколайчик сказал, что польское общественное мнение не смирится с потерей восточных территорий, Черчилль возразил: «Что такое общественное мнение? Право быть раздавленным! Разумеется, ничто не может помешать Польше объявить войну России, но в таком случае Польша лишится всего, и поддержки других стран».
Но Миколайчик все равно не готов был признать линию Керзона. Днем в течение полутора часов Черчилль снова безуспешно пытался его переубедить. «Британия, – сказал он ему, – бессильна перед Россией в отношении формирования будущего польского правительства». Затем Черчилль отправился к Сталину в Кремль, чтобы предложить компромиссную формулу: «лондонцы» согласятся с границей по линии Керзона в обмен на пятидесятипроцентное участие в будущем правительстве Польши. После часа переговоров Сталин согласился. Теперь Черчиллю оставалось уговорить другую сторону.
