Леонид Млечин - 10 вождей. От Ленина до Путина
«…Возник вопрос, – сказал Горбачев, – стоит ли разрабатывать план мероприятий в связи с разъяснением моего выступления на мартовском пленуме ЦК. Я думаю, что такие планы мероприятий и сейчас, и в будущем вообще разрабатывать не нужно. Выступление опубликовано, до партийных организаций оно дошло, и сами товарищи на местах знают, что нужно в связи с этим делать…»
Все переглянулись. Раньше любое выступление генсека на пленуме ЦК – событие. Комитеты партии «вокруг» него «накручивали» самые разные «мероприятия» по «разъяснению», «пропаганде», «реализации указаний» и т. д.
Но Горбачев пошел дальше. «…Мне сегодня звонил Виктор Васильевич Гришин. Он сказал, что в Москве намечается провести партийный актив в связи с реализацией решений прошедшего пленума ЦК, указаний и выводов Генерального секретаря. Мне кажется, что «указания и выводы Генерального секретаря» упоминать в повестках дня наших пленумов не следует…»
Все это было внове. Участники совещания строчили в своих блокнотах, конспектируя необычные «указания» нового генсека… Но и это было не все.
«…Сегодня также мне позвонил Зия Нуриевич Нуриев. Он едет в Эстонскую ССР вручать республике переходящее Красное знамя и просит разрешения передать участникам торжественного заседания мой привет. Я ему сказал, что такой привет передавать не надо и вообще… с этим пора кончать…»{1028}
Слышать все это было непривычно. Ведь то, от чего Горбачев добровольно отказывался, было традиционной, ритуальной частью повышения роли генсека, его особого положения на вершине иерархической лестницы КПСС. Но Горбачев понимал, что эти достаточно мелкие, но со значением вопросы тут же будут замечены на всех уровнях партии как добрый знак возможных перемен.
Чтение стенограммы, на которую я ссылался выше, вместе с тем наглядно свидетельствует, как много еще тогда было в Горбачеве партийного провинциализма и просто невысокой культуры. Некоторые его выражения, фразы, утверждения весьма плоски. Речь идет об оценках Горбачевым своих зарубежных собеседников, с которыми он встречался 12–14 марта.
Не буду голословным, приведу лишь отдельные фразы, которыми он информировал секретарей о своих беседах.
– Когда дело дошло до Чаушеску, то он стал вилять… Пришлось ему достаточно решительно ответить, что мы все едины в вопросе подписания протокола о продлении Варшавского Договора… Чаушеску проглотил эти слова и промолчал.
– Президент Франции Миттеран выглядел больным, ему трудно было говорить… Мы прямо ему заявили, что Советский Союз и Франция стояли у истоков разрядки… и необходимость в таком сотрудничестве еще больше возрастает.
– Очень рвался к нам на беседу канцлер ФРГ Коль… Его беспокоит сложившееся положение, когда ФРГ активно обходят и Англия, и Франция, и Италия… стремясь налаживать сотрудничество с Советским Союзом. Нам пришлось в прямой форме высказать Колю…
– Трудным был разговор с премьер-министром Японии Я. Накасонэ. Он начал беседу с территориальных претензий к Советскому Союзу. Мы самым решительным образом отвели эти домогательства и показали, куда постепенно дрейфует японское руководство…
– Самой продолжительной (почти два часа) была наша беседа с вице-президентом США Бушем и государственным секретарем Шульцем. Общее впечатление, которое произвела на нас американская делегация, скажу прямо, довольно среднее. Не очень это серьезная команда… Когда я затрагивал вопросы, которые выходили за рамки текста, имевшегося у Буша, он терялся…
– О беседе с президентом Пакистана Зия уль-Хаком. Это изворотливый политик… Пришлось в прямой форме сказать Зия уль-Хаку, что поскольку мы соседние государства, то следует и вести себя по-соседски… Мы указали президенту Пакистана… Я прямо сказал Зия уль-Хаку… В целом мы довольно серьезно нажали на Зия-уль-Хака, и выходил он с беседы явно расстроенным…{1029}
Пожалуй, довольно. Генсек как бы красуется перед секретарями ЦК, какой он «решительный» и «прямой», «указывает» президентам, хотя содержание его бесед (есть стенограммы) в основном носило довольно общий, часто протокольный характер. Но меня всегда удивляла способность Горбачева на хлесткие, часто непечатные выражения. Об этом мне рассказывали люди, близко знавшие генсека. Впрочем, его помощник А.С. Черняев прямо пишет об этом в своей книге. Обсуждая мою записку, вспоминает Черняев, Горбачев «сильно при этом ругался матом»{1030}.
Впрочем, уничижительные оценки своих партнеров, соперников (заочные, разумеется) долго были стилем Горбачева. Так «выходили» из нового генсека глубокий провинциализм и партийная безапелляционность. Вот, например, как генсек оценивал американского президента после Рейкьявика.
«…В лице Рейгана нам пришлось вести борьбу в Рейкьявике не только с классовым противником, но и с таким его представителем, который характеризуется чрезвычайным примитивизмом, пещерным обликом и интеллектуальной немощью…»{1031}
Даже историку писать такое неловко, а ведь это говорил коллегам Горбачев о своем недавнем собеседнике… Партнере по переговорам. Все это, повторимся, от общего недостатка культуры, провинциализма, избытка «партийности» и ленинской непримиримости в оценке «классовых врагов». Со временем Горбачев со многими из этих «сорняков» справится. Но… не совсем.
И все же это частности. Горбачев замахнулся на нечто большее: он решил попытаться «вылечить» ленинскую систему. В его арсенале постепенно и последовательно появились три термина, которые стали фирменным знаком «правления» седьмого генсека: ускорение, гласность, перестройка.
Горбачев, став 11 марта 1985 года генсеком, ничего конкретно «не замышлял», хотя и полагал, что «как жили раньше, так дальше жить нельзя». Идеи «что-то» улучшить, изменить, от чего-то освободиться приходили к Горбачеву постепенно, хотя и довольно быстро. Многие горбачевские выражения становились крылатыми, близкими людям. Это как на Эльбрусе: можно сбросить с вершины снежок и вызвать обвал.
Горбачев почти каждый день удивлял своих коллег. Ну, прежде всего, он стал часто встречаться с очень многими людьми: министрами, послами, писателями, секретарями обкомов, редакторами газет и журналов. Возможно, что кое-кто думал: «оботрется», «дыхание перехватило от высоты нового поста», «хочет таким образом быстрее утвердить себя», знаем мы этих «народников». Но Горбачев не унимался и продолжал удивлять своим «необычным» поведением членов политбюро и секретарей ЦК.
Менее чем через месяц на политбюро, 4 апреля 1985 года, обсуждалось: «О повестке дня и порядке проведения апрельского (1985 г.) Пленума ЦК КПСС», который договорились провести 23 апреля. Горбачев для себя, видимо, решил, что сделает этот пленум исходным, рубежным, переломным, хотя вроде выносимый на него вопрос был сугубо внутрипартийный, даже технический: «О созыве очередного XXVII съезда КПСС и задачах, связанных с его подготовкой и проведением». Быстро, что нужно, решили, благо, как всегда, аппарат все подготовил заранее. Члены коллегии уже задвигали креслами, стали складывать свои бумажки в папки, как вдруг Горбачев остановил их:
