Книга жизни. Воспоминания и размышления. Материалы к истории моего времени - Семен Маркович Дубнов
Разошлись к полуночи, взволнованные, но как будто обновленные встречей, беседою о пережитом, гордым вызовом ненавистному режиму нынешнего момента, вызовом для всех ясным, кроме шпионов «чрезвычайки», которым официально не к чему придраться.
Вечерние сумерки. Читал сегодня приветственные письма, которые каким-то чудом дошли при нынешних порядках. Среди обычных юбилейных деклараций попадались искренние, глубоко трогательные изъявления. Известные мне весьма интеллигентные люди моих лет признаются, что они с первых моих статей читали все, учились на моих трудах, вдохновлялись ими и теперь считают себя моими учениками... В общем странен этот юбилей в тюрьме. Без газет, без малейшей публикации, собрались по уговору случайно узнавшие узники, другие ничего не знают и не узнают...
2 мая (вечер). Сейчас ушли от меня приехавшие из Москвы Крейнин и другие кандидаты эмиграции. Совершается грандиозный исход интеллигенции — общественных деятелей и писателей. Многие направляются в Берлин. Там развернет свою деятельность «Фолксферлаг», готовится гебраистское издательство Бялика, уже расширяется «Jüdischer Verlag», вероятно, будет и русско-еврейский издательский уголок, так что создастся литературный центр многоязычного еврейского Интернационала. За поколением потопа придет поколение разделения языков, с той разницей, что разноязычные не рассеются, а сойдутся... Берлин — единственная точка земного шара, где я могу в течение нескольких лет ликвидировать свой жизненный литературный труд...
4 мая (утро). Вчера вечером юбилейный банкет, многолюдный, затянувшийся до полуночи. Много знакомых лиц увидел, и большинство на отчете. Вновь собрались остатки былого Петербурга, и настроение было приподнятое. Говорились речи горячие, волнующие, главным образом по поводу моей ответной речи в предыдущем юбилейном собрании. Ораторы (Цинб[ерг], Клейнм[ан], Б. Бруцкус и др.) отмечали влияние «Писем о еврействе» на их мировоззрение; некоторые старались смягчить мой «пессимизм» или направить его в другую сторону. — Говорил даже сторонник большевиков, мой слушатель в университете Б., что и его единомышленники восприняли у меня идею культурной автономии. (В кулуарах я ему сказал: вы взяли сосуд, по выбросили содержимое.) Было поздно, готовились тушить электричество, и я вынужден был ограничиться краткою речью, которую опять нашли слишком элегическою. Я говорил о трещине еврейского мира, проходящей через сердце нашего поколения, о муках перемещения исторических центров диаспоры... Кончил тем, что мы скоро рассеемся по разным странам, но где бы мы ни были, будем чувствовать себя частицами единого целого. Грустью был насыщен воздух, печалью разлуки, распада петербургского центра. У меня душа болела, хотелось отойти в сторону и плакать на могиле былого... Мы возвращались домой по мокрым от дождя улицам, пешком от Лиговки до Монетной. У меня такое настроение: fuit Troja{714}. «Петербургу быть пусту».
5 мая. Начитался варшавских и прочих еврейских газет за прошлый март. Кипит национальная борьба, безуспешная для нас в Польше, успешная в Литве и частью в Латвии. Но все заглушается воплем разбитого украинского еврейства, воплями эмигрантов, скопившихся в Румынии, Польше и других странах на пути в Америку... Вот это и льет отраву в душу. На банкете третьего дня один оратор пытался объяснить, почему юбиляр так грустен, когда его идеи автономизма теперь либо уже осуществляются в новых государствах, либо близки к осуществлению. Но ответ прост: распад величайшего центра диаспоры — вот причина тоски.
6 мая. Все еще это глубокое волнение интегрированной души, в которой воскресли переживания сорока лет. Сесть бы и написать воспоминания, исповедь души, но разве это возможно, когда стоишь перед великим переселением, а затем перед сложной работой ликвидации?.. Я получу право писать историю своей жизни лишь после того, как кончу историю своего народа...
7 мая. Кажется, труп Совдепии уже начинает разлагаться. Экономические уступки, вроде разрешения частной торговли, не помогают: хлеба все-таки не хватит, да и торговать нечем. Даже в своей недавней речи о смягчении экономической политики Ленин не удержался от восклицания: а все-таки меньшевиков будем крепко держать в тюрьме! С «чрезвычайкой» не расстанутся, ибо ею только и держатся. В народе страшное одичание. Месяц назад уехала в деревню за молоком для своей девочки жена нашего соседа Гредескула (профессора) и была убита близ станции железной дороги кузнецом, бывшим красноармейцем, стащившим с нее мужские сапоги. Несчастный муж, после долгих тревог, на прошлой неделе разыскал ее труп у болота...
Вернулся из Ботанического сада. Увидел его впервые после семи месяцев зимнего заточения... Дома ждал меня Лурье, пришедший проститься пред отъездом в Туркестан для собирания исторических материалов. Оставляет меня единственный человек, нужный мне пред отъездом для ликвидации дел Исторического общества.
...В перспективе ряд лет в Берлине, а в мечте — самые последние годы жизни на покое в Эрец-Исраэль. Поздно ехать туда жить и работать, но авось еще успею поехать туда, чтобы перед смертью посмотреть небо, вдохновлявшее моих предков-пророков...
13 мая. …Ряд светлых жарких дней, в душе музыка небес, а на земле жизнь влачится черная, с кровавыми пятнами, и темная тень ложится на небесную лазурь души. Визит виленского крупного книгопродавца Сыркина, многолетнего распространителя моих книг, рассказ о его злоключениях в Питере в последние годы: нападения шантажистов из «чрезвычайки», разорение, унижение, страх смерти; только сейчас готовится к отъезду в родную Вильну... Вчера письмо Шабада из оккупированной поляками Вильны, где он ведет активную еврейскую политику. Приветствует по случаю юбилея, зовет в Вильну — строить новую жизнь на началах, мною некогда установленных... Все получаемые письма и приветствия в зарубежной прессе убеждают в том, что мои идеи пустили корни, что строится новая автономная жизнь, по строится она среди бури, среди еще не вполне схлынувших вод мирового потопа...
17 мая. Стал готовиться к последней главе «Истории», но убедился в недостатке материалов, которые можно достать только в Берлине, и решил отложить эту небольшую экзотическую главу (о Востоке)...
19 мая. Вчера получил запоздалое письмо с приветствием от Бялика из Москвы: ему наконец разрешили выезд из России вместе с группой одесских писателей. Письмо, полное
