Книга жизни. Воспоминания и размышления. Материалы к истории моего времени - Семен Маркович Дубнов
Qui n'a pas de contour, qui n'a pas de visage,
Qu'on aperçoit dans tout sans le saisir dans rien.
Qui, clarté hors de nous, est en nous conscience,
Et qui, faute d'un nom plus grand, j'appelle Dieu, —
Alors tout change...
Et c'est moi le croyant, prêtre, et c'esi toi l'athée.[106]
12 марта. Сегодня годовщина революции 1917 г. (27 февр, ст. ст.). Четыре года — и во что превратилась та светлая, почти бескровная революция! Тогда я в этот день тоже лежал больной. С улицы приносили вести освобождения. Теперь в Кронштадте революция против большевистской реакции, и мы не знаем, что творится... Неужели четвертая годовщина восстановит истинную февраль-мартовскую революцию 1917 г.?
13 марта (вечер). …Днем пришла соседка, переводчица Вайнбаум{711}, и сообщила, что русский сосед при встрече сказал ей по-французски конфиденциально, что советует завтра не выходить на улицу. Тотчас мелькнула мысль о еврейском погроме, ибо совет был обращен к еврейке... «Что день грядущий нам готовит?..»
18 марта (вечерние сумерки). Кронштадт взят, усмирен, залит кровью. Об этом сегодня с торжеством кричат кроваво-красные газеты. В течение двух суток он обстреливался из 12-дюймовых орудий, красные наконец ворвались в крепость под ураганным огнем, громоздя кучи трупов по пути. Гнали в бой надежные войска башкиров, людской скот, и победили... Итак, последняя надежда рухнула... И мое последнее колебание устранено: не останусь здесь, как ни тяжело предстоящее скитальчество...
5 апреля. Две недели непрерывной работы — и глава о Германии до конца XVIII в. готова. Какая радость после болезни, когда я боялся за свою трудоспособность! Impetus{712} работы меня оживлял... Оживляет теплая, чудная весна, солнце, заливающее мой письменный стол и шепчущее мне приветы из дальних лет, лучших лет. Сегодня я уже ходил на Миллионную в весеннем пальто. Записывались на апрель для получения подаяния в сокращенных порциях. В очереди беседовал с знакомыми. Все на отлете, готовятся уехать в качестве польских, литовских, латвийских, эстонских подданных. Посылаю через Бруцкуса письмо в Москву, в Литовскую миссию. Нет известий о результатах ходатайства. Неужели не выпустят?
А в Совдепии полный ералаш. Резко ломается ее дикая хозяйственная система: обещана свобода продажи хлебных излишков, открытие недавно еще закрытых рынков (НЭП). Уступка вопиющему пустому желудку, но ни малейшей уступки уму, совести, элементарной справедливости: ни перевыборов Советов на основе общей подачи голосов, ни свободы слова, печати, собраний даже в царистской дозе...
16 апреля. Быстро шагаю к концу: еще одна глава окончена (Италия, Голландия и пр. до конца XVIII в.) Теперь до Пасхи осталась еще одна глава...
Все — еще жду вестей из Москвы. Боюсь, что откажут в разрешении уехать из России. Тогда придется обратиться к Ленину{713}. Вчера набросал проект письма, с следующими доводами: как историк, я противник исторического материализма, возведенного в советской России в государственную догму, — следовательно, подлежу изгнанию из государства, как в Испании при господстве там начала единой веры... Думаю передать это письмо через Горького, если он согласится, — иначе ответом будет ответ «чрезвычайки», обыск и арест.
Доходят вести, что здесь готовятся усиленно к моему 40-летнему юбилею 28 (15) апреля, Слишком уж торжественно хотят обставить, а мне это не нравится. Неприятно сидеть как богдыхан и слушать восхваления. Думаю внести в своей ответной речи корректив в этот шаблон, повернуть с личной на общественную почву...
11 апреля (первый вечер Пасхи 5681 г.). Сейчас справлял короткий импровизированный «сейлер». Депутация от моих слушателей в Еврейском университете принесла мне сегодня в дар короб с мацою, рыбою, яйцами и вином. Ида наскоро изготовила кое-что, и мы выпили по рюмке вина домашнего изделия. С волнением произнес: «Кто дал нам дожить до этого времени» (благословение), — действительное чудо.
Сегодня дописал параграф о «предвестниках эмансипации» во Франции, Предстоит еще кончить главу до утомительного юбилейного дня, к которому, по слухам, делаются слишком широкие приготовления...
27 апреля. Сегодня дописана предпоследняя глава «Истории»...
Наконец-то долгожданное письмо из Москвы: задержка в ходатайстве о моем выезде, советское правительство упирается; ждут более серьезной ноты из Литвы, чтобы действовать энергичнее. Слышал, что Бялику, приехавшему в Москву, сначала разрешили выезд в Палестину с группою сионистов, а потом запретил страшный «особый отдел» «чрезвычайки». Говорят, что донесла Евсекция (Еврейская секция при Комиссариате национальных меньшинств) о том, что Бялик — контрреволюционер, хотя он никогда в политике не участвовал...
29 апреля. Вчерашний день был действительно какой-то особенный. Лучезарное утро. На поздравление Иды ответил выражением благодарности ей за то, что почти сорок лет она помогала мне нести бремя жизни. Слезы душили меня, когда я говорил, что если бы она не решилась на лишения и нужду, я бы не мог принести столько жертв ради исполнения духовного обета... Выпили кофе, вспоминали. Я вынул из шкафа давно не троганные две книги, некогда заветные: «Позитивная философия» Конта и «О свободе» Милля, крторые в 1881 г. были для меня Библией. Читал заметки на полях, подчеркнутые места и вспомнил многое. К полудню явился юбилейный комитет с поздравлениями. Не ждал их, и мой тесный кабинет едва вместил пришедших (Пер[ельман], Цин[берг], Лоз[инский], Клейн[ман] и др.). К 6 часам вечера за мною и И. прислали извозчика (редкий подвиг в нынешнее время), и мы попали на торжественное собрание в Еврейском университете, многолюдное, шумное, возбужденное. Приехал М. Н. Крейнин из Москвы, привез кучу писем и приветствий и, что особенно меня обрадовало, два тома немецкого перевода моей «Новейшей истории евреев», напечатанные в Берлине в 1920 г.
Собрание открылось. Большой зал полон. Аплодисменты, речи, удачные и неудачные, искренние и с деланным пафосом, чтение адресов от разных — увы, разрушенных — учреждений, от студентов и пр. Поздно вышла моя ответная речь. Говорил о моей радости видеть опять в собрании тех, которые некогда так часто сходились для рефератов, прений и поздних ночных заседаний по общественным делам, а в последние годы разъединены, разбросаны. Говорил о различной оценке читателя и писателя: один видит, что уже сделано, другой — что еще не сделано. Упомянул о дне 15 апреля 1881 г., о моей первой бунтарской статье, где я пытался представить еврейскую историю с точки зрения Элиши — Ахера, о том, как я с того момента всматривался в сложный процесс еврейской истории, раньше сквозь чужие очки, а потом собственными глазами, «сошел с чужого стола» (arop fun Kest) и лишь теперь завершил главный труд, но уже при разрушении книгопечатания. Я отвечал
