Первый кубанский («Ледяной») поход - Сергей Владимирович Волков
Около 7 часов утра я зашел к Корнилову, чтобы доложить ему о результатах своего объезда позиции бригады накануне вечером, а также последние утренние сведения. Лавр Георгиевич сидел на скамье, лицом к закрытому циновкой окну, выходившему на сторону противника. Перед ним стоял простой деревянный стол, на котором лежала развернутая карта окрестностей Екатеринодара и стоял стакан чая. Корнилов был задумчив и сумрачен. Видно было, что он плохо спал эту ночь, да это и понятно. Смерть Неженцева и тяжелые известия с фронта, видимо, не давали ему покоя.
Он предложил мне сесть рядом с собой и рассказать то, что я видел. Невесел был мой доклад. Упорство противника, видимо получившего значительное подкрепление, огромные потери у нас, смерть командира Корниловского полка, недостаток патронов, истощение резервов… Мой рассказ продолжался около получаса. Корнилов молча выслушал меня, задал несколько вопросов и, отпустив меня, мрачно углубился в изучение кварт. Его последние слова, сказанные как бы про себя, были: «А все-таки атаковать Екатеринодар необходимо: другого выхода нет…»
В коридоре я встретился с кем-то из офицеров, и мы стали разговаривать. Но не прошло и пяти минут после моего ухода от командующего, как раздался страшный грохот и удар точно молнии, от которого задрожал весь дом. Дверь из комнаты Корнилова открылась с страшным треском, и оттуда вылетел столб белой известковой пыли: снаряд попал в эту комнату.
Вслед за адъютантом Корнилова я бросился в нее и увидел ужасную картину: Корнилов лежал на полу с закрытыми глазами, весь покрытый белой пылью. Его голову поддерживал его адъютант корнет Бек-Хаджиев; по левому виску текла струйка крови; правая нога была вся в крови; шаровары были разорваны. Корнилов тихо стонал.
В комнате все было перевернуто вверх дном. В наружной стене немного выше пола, как раз против того места, где сидел командующий армией, видно было отверстие, пробитое снарядом, который, видимо, разорвался, ударившись в стенку за спиной Корнилова. В комнате стояла столбом пыль, смешавшаяся с дымом разорвавшегося снаряда.
Прибежавший врач немедленно распорядился принести носилки, на которые мы и положили едва дышавшего Корнилова и вынесли его на двор. Было чудное солнечное утро. Стрельба красных стала положительно ураганной. Снаряды все время разрывались около самого дома, и офицеры, которые несли носилки, не зная, куда деться от снарядов, быстро понесли его в небольшой сарайчик, крыша которого часто служила Корнилову наблюдательным пунктом.
Я несколько задержался в доме, услышав, что в телефонной комнате, среди всеобщей суматохи, кто-то истерическим голосом кричал в телефонную трубку: «Все пропало. Корнилов убит!» Эту новость сообщал Маркову совершенно потерявший голову один из штабных офицеров. Вырвав у него трубку, я очень невежливо обругал его и буквально вытолкал вон из комнаты. Но к сожалению, тяжкое известие уже было передано на фронт. Выскочив на двор, я увидел, что носилки с Корниловым пытались протиснуть в узкую дверь сарайчика, который не только не представлял никакой защиты от снарядов, а, наоборот, – деревянный, с соломенной крышей, – послужил бы костром для всех, кто в него вошел, в случае попадания снаряда, что было вполне возможно. Я вспомнил, что в нескольких десятках шагов от дома, на крутом берегу Кубани, есть небольшая терраса, достаточно укрытая от выстрелов, и указал ее офицерам, которые несли носилки. Меня вновь кто-то задержал, и когда я через несколько минут пришел на террасу, то увидел такую картину: на носилках по-прежнему с закрытыми глазами, чуть дыша, лежал Корнилов. Лицо его было уже обмыто. Около него стояли генерал Романовский, доктор, сестра милосердия и еще несколько человек. Когда я подошел, доктор, стоявший у изголовья носилок, приподнял веки Корнилова и тихо сказал: «Кончается…» Еще один вздох – и Корнилова не стало.
Кто-то сложил ему руки на груди крестом. Совершенно случайно я опустил руку в карман пальто и нашел там маленький крестик, машинально сделанный мною из восковой свечи во время последнего военного совета. Я вложил этот крестик в уже похолодевшие руки своего вождя.
Так закончил свою жизнь один из величайших русских патриотов, не побоявшийся открыто восстать против бездарного Временного правительства и затем большевиков. История отведет ему почетное место в рядах тех, кто боролся с проклятой советской властью, погубившей Россию. Добровольческая армия потеряла в нем горячо любимого вождя, которому она безгранично верила; Россия – верного, доблестного сына, положившего свою душу за ее спасение.
Вступление генерала Деникина в командование Добровольческой армией. Наш уход из-под Екатеринодара.
Колония Гначбау
Генерал Деникин, как старший после Корнилова, немедленно вступил во временное командование Добровольческой армией и донес о смерти командующего генералу Алексееву, находившемуся в это время в станице Елизаветинской. Тот немедленно прибыл на ферму и своим приказом утвердил генерала Деникина командующим армией.
Тело Корнилова положили в повозку вместе с телом полковника Неженцева. Генерал Алексеев подошел к нему, перекрестился, поцеловал холодный лоб покойника и долго в глубокой задумчивости стоял над его телом. Удивительны были взаимоотношения этих двух людей. Оба – глубокие патриоты, горячо любившие Россию, беззаветно служившие одному и тому же великому делу, – не подходили друг к другу по личным свойствам своих характеров. Много грустных сцен приходилось видеть их окружавшим при их служебных встречах. И почти всегда не М. В. Алексеев был причиной их… Последнее время, несмотря на условия похода, они даже редко виделись, предпочитая, в случае необходимости, сноситься письменно. Я не буду касаться подробного разбора причин всех недоразумений между ними. В настоящее время оба они отошли в лучший мир, сделав все, что было в силах, на земле.
На фронте, как и во всех частях армии, очень скоро разнеслась печальная весть о смерти Корнилова. Не удалось скрыть ее и от большевиков. На наши войска она произвела крайне тяжелое впечатление. Все почувствовали, что со смертью Корнилова нам уже не взять Екатеринодара. Многие подумывали даже о том, что вообще пришел конец борьбе и пора уже спасаться самим.
Генерал Деникин, как и все старшие начальники, не сочувствовал идее штурма Екатеринодара. Он ясно видел, по опыту предыдущих трех дней боев под этим городом, что взять его нашими ничтожными силами было невозможно. А если бы даже и случилась такая удача, то удержать его в своих руках мы были бы не в состоянии. Все причины, почему этот штурм являлся, по мнению старших
