С Мюге - Улыбка фортуны

Как-то зимой я вез степью начальника ветеринарной части. Он был по званию капитан, окончил военно-ветеринарную академию и попал в Карлаг по распределению, тем не менее, он относился к классу рабовладельцев, а я к классу рабов, и в наших взаимоотношениях была соответствующая субординация. Вдруг лошади повели ушами и явно забеспокоились. В стороне от нас бежала стая волков. Капитан вскинул ружье, с которым не расставался в поездках, и выстрелил. Лошади рванулись и опрокинули сани. У конников считается позором не упасть с лошади, а выпустить из рук повод. Возможно, по этой привычке я и вцепился в вожжи. Меня поволокло по снегу. Километра через полтора лошади остановились, взмыленные и храпящие. Тащить по снегу перевернутые сани и человека, натягивающего своим телом вожжи, — работа не легкая. Я успокоил лошадей и перевернул сани. Оставленный в степи капитан вряд ли добрался бы до ближайшего аула, тем более, что начиналась пурга. Чтобы не иметь долгих объяснений с «опером», я поехал его разыскивать. След от перевернутых саней еще не запорошило, и я, наконец, увидел сидящую на снегу фигуру, позой своей выражающую отчаяние. Он знал отношение зеков к начальству и был уверен, что я не вернусь (потом мне рассказала об этом его жена). Он сел в сани, и мы, руководствуясь вешками с привязанными к ним пучками травы — дороги в степи постоянно заметает снегом — поехали рысцой домой.

Через некоторое время ушла с работы вольнонаемная заведующая ветеринарной аптекой. На эту должность начальник вет-части устроил меня. Я стал единственным человеком в лагере, в распоряжении которого был спирт. Причем спирт я получал по весу, а в рецептах принято выписывать по объему. Сам я к спиртному был равнодушен и не пил, но за спирт можно было сделать все: перевести хорошего зека на хорошую работу, избавить от наказания и, наконец, просто угостить друзей.

«Чернушник загибается»

В то время я подружился с заведующим клубом, бывшим прокурором по гражданским делам Житловским. Когда-то, еще до аптеки, он меня устроил при клубе консультантом по гриму и костюмам. Это давало мне возможность иногда отлынивать от работы.

Однажды перед каким-то праздником (кажется, это было 23 февраля) он попросил помочь ему убрать сцену. На видном месте висел портрет вождя. Житловский предложил украсить его красной лентой. Я ответил:

— Муаровой — с удовольствием. Другими не буду.

В день моего рождения четвертого марта он пришел ко мне и вместо поздравления сказал:

— Готовься выполнить свое обещание насчет муаровой ленты. Чернушник загибается.

Я не поверил, но он принес газету, где говорилось о дыхании Чейн-Стокса (предсмертное дыхание, названное именами описавших его авторов)… Такого подарка в день рождения я еще не получал. На следующий день я выполнил свое обещание. Вольняшки плакали. Зеки, привыкшие ко всему, думали «А что же дальше?…»

Дальше вышел указ об амнистии. Я газету не читал, чтобы не расстраиваться, так как слышавшие радио уже сообщили, что 58-я статья не освобождается. Но тот же Житловский своим прокурорским оком узрел одну деталь: «Не применять амнистию к лицам, осужденным на срок свыше пяти лет за…» А у меня было пять!

Пятнадцатого мая очередную группу освобождающихся привезли на Карабас. Я пошел разыскивать лекпома, того самого, который присутствовал на упомянутых сеансах телепатии. Он за последние годы увлекся музыкой и играл на аккордеоне. Вечер прошел приятно, я довольно поздно вернулся в барак. Подложил «сидор» (рюкзак) под голову и уснул. Снилось мне что-то, сопровождавшееся характерным звуком, напоминающим хруст снега. Я проснулся из-за неудобной позы — голова лежала слишком низко. Оказывается, мой рюкзак снизу, через щель в нарах, разрезали бритвой и вытащили из него почти все содержимое: свитер, простыни и прочие вещи.

Перед радостью предстоящего освобождения такой пустяк не мог меня даже слегка огорчить. Упомянул я о нем лишь потому, что это был первый случай, когда меня обокрали. Воры, приехавшие вместе со мной, как-то даже извинялись за то, что не успели предупредить своих коллег, что я — «свой человек», и пообещали отыскать все украденное. Но было не до того. После завтрака мы переступали порог пересылки и в ожидании оформления документов разбрелись кто куда.

«Ты что, ее сочинил?»

Какой-то доморощенный фотограф снимал стареньким ФЭДом кандидатов на волю. Несколько «пунктов милиции» занимались оформлением паспортов и справок. Компания «цветных» пела на заунывный мотив очень знакомую мне песню. История этой песни такова.

Как-то мой сосед по нарам, харьковчанин А. И. Погорелый, получил от родителей письмо, где сообщалось, что его жена заочно оформила с ним развод и сошлась с соседом. Погорелый был доцентом, специалистом по эктопаразитарным заболеваниям. В лагере он продолжал интересоваться своей наукой и иногда экспериментировал на себе (благо, в эктопаразитах недостатка не ощущалось). Он получил десять лет за то, что «разрешил» пользоваться своей библиотекой немцам во время оккупации Украины (попробуй, не разреши!). После того, как он пожаловался на приговор в Верховный суд, добавили еще пятнадцать.

Его жену никто всерьез не осуждал, «декабристские жены» встречались очень редко. И не ее вина, что на сроки Советская власть не скупилась. Однако Погорелый зачах и мы, как умели, старались его развлечь. Я посвятил ему стихотворение. Блатным оно почему-то понравилось. Они подобрали довольно примитивный — под стать словам — мотив. Вот это стихотворение:

На лице появились морщины,Голова начинает седеть.То горький удел для мужчины —Осужденного срок отсидеть.Он лежит в полутемном бараке,Где в углу умирает больной.А за зоною лают собакиИ на вышке стоит часовой.Грустно тянутся горькие годы…Но вернется домой он опять,Перенесши в тюрьме все невзгоды,И обнимет родимую мать.А жена, покачав годовую,Убедившись, что стар он и сед,Скажет: «Лучше не жить нам с тобою.В десять раз тебя лучше сосед.»Прослезится бедняга от горя,Будто мало он в жизни страдал.Вспомнит стройку Московского моря,Беломоро-Балтийский канал,Колыму, Воркуту и Игарку,Казахстанских степей лагеря…По привычке закрутит цигарку,У прохожего спросит огня…И пойдет он усталой походкой,Проклиная навеки судьбу,Отравлять организм свой водкойИ рискуя сесть снова в тюрьму.

Почему-то последнюю фразу пели «И рискуя по-новой в тюрьму». Я заметил это певцу, на что он недружелюбно ответил: