С Мюге - Улыбка фортуны
Вскоре я сообразил, что овцам будет приятнее возвращаться, если их, кроме кормления, будет ждать и водопой. Поэтому я подгонял свой сакман к родничку, садился мирно читать, а голова кометы уходила в выбранном направлении. Потом, вбирая в себя хвост, голова возвращалась к водопою, овцы ложились пережевывать жвачку, и затем все повторялось сначала.
Наиболее трудоемкой работой был пересчет овец во время смены дежурства. Отару перегоняли через «раскол» — загон, в углу которого отверстие. Через него, как через воронку, проходят овцы. Обычно у раскола стояли принимающий и сдающий чабаны, бригадир, зоотехник или еще кто-нибудь из арбитров. Если количество овец у всех совпадало, прием-сдача считалась оконченной. Чаще всего счет не сходился и все начиналось сначала. Я проанализировал причины наиболее частых ошибок и пришел к выводу: 50 % ошибок происходит оттого, что считающий сбился, то есть отвлекся и забыл последнюю цифру; 30 % — не успел сосчитать, так как ягнята пробегают через раскол гораздо быстрее, чем овцы. Чтобы произнести (хотя бы про себя) двузначное число, надо затратить около секунды, а ягнята проскакивают штук по пять в секунду. 10 % ошибок получалось от того, что забывается число десятков (или сотен). Обычно счет шел так:…49, 50, дальше закладывался палец и опять: 1, 2,3….
Я сконструировал из жести и картона счетчик, наподобие того, который, как я потом узнал, применяется при счете эритроцитов в анализе крови, и дело пошло веселее.
Летом меня перевели в ночные чабаны. Ягнята подросли, отары стали голов на тысячу. Я следил, чтобы ночующих на тырле (место, где жвачные лежа пережевывают жвачку или спят) овец не растащили волки или люди… Читать было темно, я обычно смотрел на звезды, мечтал о России, а иногда от скуки даже сочинял бездарные стихи. Поскольку я знал им цену, то никогда после заключения их не читал, но уж, решив писать о себе правду, покаюсь и в этом. Вот два из них.
Ветер
Ничего нет противней на свете,Чем шумящий в ушах неустанно,Вечно дующий, злой, дикий ветерПо бескрайним степям Казахстана.Ляжешь спать — не дает он покоя,По степи разгулявшись волнистой.Сядешь есть — и опять он с тобою —Серой пылью швыряется в миску.Не дает он прохлады в июле,Суховеем засушит потоки.Фонари у «ночного» задуетИ помчится маршрутом далеким.Иногда засвистит ураганомРазыгравшийся ветер зимою…И исчезнет вся степь за бураном,Белоснежною став пеленою.А закончив свой ветреный танец,Вдруг затянет унылую песню,Что он тоже бездомный скиталец,Что он хочет грустить со мной вместе.Затоскую тогда я по воле,По оставшейся старенькой маме…Ну, а ветер задует, завоетИ раздует печаль, словно пламя.Степь
Степь сухая раскинулась морем вокруг…Лишь над озером облако пара.Среди желтой степи выделяется круг,То на тырле ночует отара.Тускло звезды блестят в набегающей мглеИ на западе отблеск заката.В этот вечер так ясно припомнилось мне,Что случилось со мною когда-то.Подлетела машина к ступеням крыльца,Зашуршав по асфальту панели,И вошли в мою комнату два молодца —В макинтоше и в серой шинели.Первый ордер на арест мне тут же поднес,Дав команду «Поднять кверху руки!»,А другой по привычке затеял допрос,Монотонно, зевая от скуки:«Где родился, что делал и сколько Вам лет?Отвечайте правдиво и честно» —Я, присев на кровать, улыбнулся в ответ.«Вам и так все отлично известно».Покопавшись в шкафу, заглянувши под стол,Полистали какую-то книжку…Старший дал мне перо подписать протоколИ поднялся, портфель взяв подмышку.«Ну, пойдемте!», — я понял тогда, наконец,Что надолго лишился свободы…И теперь стерегу в Казахстане овецЭдельбаевско-чуйской породы.Если читатель помнит эпизод с описанием моего ареста, он без труда уличит меня в неточности. Но ведь не случайно профессор Яичников отождествлял вранье с писанием стихов.
Я — ударник
Осенью начался аврал по заготовке сена. Прислали на участок трактор и к нему пять конных косилок. Косилки сцепляли зигзагами одну за другой и трактор их тащил. Конная косилка представляет собой агрегат на двух колесах, впереди дышло, а сбоку вдоль земли нависает коса с гребенкой, в которой как в машинке для стрижки волос движется нож. С помощью хитроумных приспособлений нож соединен с одним из колес косилки. Чтобы коса не сломалась при наезде на большой камень или на кочку, ее можно поднимать — переводить в почти вертикальное положение или рычагом, или педалью. Косец сидит на металлическом стульчике, управляет подъемом косы и время от времени смазывает трущиеся детали. Работа не трудная, но утомительная, так как трястись приходилось с рассвета до заката солнца, а трактор сильно пылил.
Однажды у меня получилась какая-то поломка. Косилку отцепили, и тракторист посоветовал сбегать на стан за слесарем. Я напомнил, что «самовольный уход с места работы считается побегом», развесил на косилке свою куртку и в ее тени лег спать. Такая работа мне понравилась. К вечеру трактор заехал за мной, косилку прицепили к другим и повезли на стан.
Утром перед выездом я вынул из починенной машины стальную шпонку передающего механизма и вставил вместо нее деревянную палочку. Пока мы ехали к месту работы, все было в порядке. Но когда опустили гребенки и начали косить, моя косилка вскоре вышла из строя. Снова «вынужденный» отдых. И так много дней подряд.
Слесари сначала недоумевали, но потом заподозрили что-то неладное. Нужно было менять тактику.
Последние дни я работал на косилке, у которой сзади не было кронштейна для прикрепления следующей. Поэтому она всегда прицеплялась последней. Так легче было отцеплять ее во время поломок. Впереди меня сидел на косилке неплохой парень, искренне сочувствовавший моим «неудачам» с косилкой и менее других ворчавший из-за остановок. Ему я и предложил работать по очереди. Сидя на моей косилке, можно было управлять двумя косами: его косу поднимать рычагом, мою — педалью. Рычаг на его косилке мы удлинили, надев на него кусок трубы, и с помощью веревочной петли им орудовали. Слесари и тракторист обрадовались, что поломки и остановки прекратились, а мы с Андреем (так звали напарника) по очереди спали в копешке сена.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
