Питер Акройд - Ньютон

На последней их встрече судья решил обойтись с кембриджскими профессорами мягко и приписал их неподчинение пагубному влиянию бывшего вице-канцлера. «Посему имею сказать вам то же, что сказано в Писании, и не более того, ибо большинство из вас – богословы: иди, и не греши больше, чтобы не случилось с тобою чего хуже».[37] Так что они вернулись в Кембридж относительно целыми и невредимыми; и, что еще важнее, власть больше не давила на них по поводу отца Френсиса. Очевидно, король Яков понял, что общественное мнение в стране поворачивается против него. (Кстати, не прошло и двух лет, как Джеффрис умер, причем в тюремной камере.)

Несмотря на опасные обстоятельства, первый опыт участия в общественной деятельности, похоже, возбудило в Ньютоне аппетит к публичности, к жизни, не ограниченной стенами университета. И такие возможности у него появились – они были обусловлены прибытием в Англию Марии II и Вильгельма Оранского, губернатора Нидерландов, а кроме того, новым подъемом протестантской этики не только в Уайтхолле, но по всей стране. Ньютон приветствовал Славную революцию 1688 года, в ходе которой Яков II был низложен и на трон взошли Мария и Вильгельм, всячески демонстрировавшие свой непреклонный протестантизм. 15 января 1689 года Ньютона избрали одним из двух представителей университета: он вместе со своим коллегой должен был принять участие в заседаниях национального собрания, которому предстояло утвердить результаты революции во внутренних делах страны. Власти запомнили твердость и четкость его позиции в ситуации, связанной с бенедиктинским монахом. Кроме того, теперь его окружала слава и почет как автора недавно опубликованных Principia Mathematica.

17 января, спустя два дня после избрания, он обедал у Вильгельма Оранского в Лондоне. В высшем лондонском свете он оказался весьма неожиданно, но новый важный пост, похоже, ему понравился. Он пробыл в Лондоне еще двенадцать месяцев – с краткой паузой, когда в собрании был объявлен перерыв. Само же это собрание стало парламентом, после того как в середине февраля корону официально передали Вильгельму и Марии. Так Исаак Ньютон стал членом парламента. Впрочем, он редко участвовал в прениях, и, говорят, вообще выступил лишь однажды – попросил швейцара закрыть дверь, опасаясь сквозняка. Вероятно, у него имелись на то свои причины: в марте он страдал каким-то неизвестным недугом, а через два месяца подхватил «простуду и мерзостный плеврит». Судя по всему, лондонская атмосфера была не очень-то здоровой.

Ньютон (по крайней мере, какое-то время) снимал квартиру в Вестминстере, на Броуд-стрит, неподалеку от здания палаты общин. По всей видимости, он впитал в себя дух этого большого, оживленного города и постоянно расширял круг знакомств. Среди его новых товарищей оказался философ Джон Локк, а также различные видные представители вигов. Сам Локк с удовольствием вносил свойственный науке порядок в дискуссии о социальной философии; в Ньютоне он встретил такого же энтузиаста-эмпирика и даже описывал своего нового друга как «несравненного м-ра Ньютона».

Ньютон посещал собрания Королевского научного общества, невзирая на присутствие Гука. Летом того же года он познакомился там с Христианом Гюйгенсом, голландским натурфилософом, который благодаря своим работам в области изучения света и гравитации стал единственным европейцем, чьи достижения были сравнимы с Ньютоновыми. Там же, в Королевском обществе, Ньютон впервые встретился с Сэмюэлом Пипсом.[38] Кроме того, он укрепил дружеские отношения с Чарльзом Монтегю, некогда входившим в состав совета Тринити, но теперь карабкавшимся вверх по социальной лестнице – он делал политическую карьеру. Ему суждено будет сыграть важнейшую роль в жизни Ньютона.

Ньютон заново обрел уверенность в себе: это подтверждается и тем фактом, что как раз тогда его изобразил сэр Годфри Неллер, самый выдающийся портретист той эпохи. Может показаться неожиданным, что Ньютон так охотно согласился позировать; притом картина Неллера – лишь первая в череде портретов великого ученого. Похоже, тщеславие помогло ему победить сомнения относительно этого вопроса. Он осознавал свои выдающиеся достижения и был рад, что благодаря им прославится на века.

Перед нами человек, знающий себе цену. У него длинные серебристо-седые волосы, а взгляд – острый, всепроникающий. Глаза чуть навыкате – из-за близорукости и долгих научных наблюдений. Вероятно, его застали в момент раздумья; надутые губы и сильно выступающий нос создают дополнительное впечатление погруженности в размышления, не без тайного беспокойства. На нем льняная рубашка и академическая мантия, спадающая свободными складками. Он излучает решительность, почти властность. Это первый из трех его портретов, которые написал Неллер, и уже на втором из них Ньютон предстанет еще более надменным и деспотичным. Сохранились сведения примерно о семнадцати портретах Ньютона – по любым меркам огромное число даже для самого знаменитого естествоиспытателя. Но он сам хотел, чтобы их написали. Возможно, они помогали ему подтверждать самому себе, что он – это он, а возможно, они придавали ему зримый статус в мире бесплотных знаков и символов. Возможно также, что ему был присущ некоторый нарциссизм. Человек, который, насколько известно, за всю жизнь так и не познал душевной или чувственной привязанности к другому человеческому существу, мог влюбиться в самого себя.

Глава одиннадцатая

Преклонение

Впрочем, некое чувство, что-то вроде привязанности, в его душе все же однажды возникло – к одному молодому человеку, с которым он познакомился во время первого своего года в Лондоне. Николас Фатио де Дьюлле, предприимчивый и пылкий юноша швейцарского происхождения, впервые встретился с Ньютоном на собрании Королевского научного общества, когда ему было двадцать пять лет. В столь раннем возрасте он уже страстно любил математику и астрономию. Ньютона совершенно очаровали его ум и сметливость. Юноша произвел на него настолько сильное впечатление, что осенью того же года Ньютон даже написал ему: «Я… был бы чрезвычайно рад поселиться вместе с вами. Я привезу с собой все свои книги и ваши письма». Кроме того, в письме к Фатио он порицал Роберта Бойля, которого обвинял в излишнем честолюбии. «По моему убеждению, – писал Ньютон, – он слишком откровенен и чересчур жаждет славы». Это редкий случай столь откровенной прямоты в ньютоновской переписке, и можно предположить, что он относился к швейцарскому математику с большим доверием и приязнью.

В свою очередь, Фатио, судя по всему, относился к новому другу как к герою и полубожеству, с которым ему выпала честь общаться. Кроме того, он решился предложить ему кое-какую практическую помощь и воспользовался своей дружбой с Джоном Локком, дабы подкрепить свою позицию. «Я и в самом деле виделся с м-ром Локком, – писал он Ньютону, – и… выразил искреннее желание, чтобы он замолвил за вас слово перед милордом Монмутом» по вопросу назначения на некий политический пост. Деятельный юноша завязал также дружбу с Гюйгенсом и написал Ньютону, предлагая прислать экземпляр недавно опубликованного труда физика – Traite de la Lumiere.[39] «Поскольку он написан по-французски, – заботливо добавлял он, – вы, возможно, предпочтете ознакомиться с ним вместе со мной».