У. Мор - «Летучий голландец» Третьего рейха. История рейдера «Атлантис». 1940-1941

Пройдут годы, но мы не забудем эту ночь, ставшую началом конца.

— А как насчет Англии? — спросил кто-то.

В ответ раздался дружный смех.

— Англия сама по себе долго не продержится, — последовал уверенный ответ.

— А американцы? Не забывайте о заверениях Рузвельта!

— Не станут они вмешиваться.

«Боже мой, — подумал я, — теперь не хватает только цитат из „Майн Кампф“. Но мы только что прослушали краткую речь Фелера о „вырождении“ и „расовой чистоте“.»

— Вот что я вам предлагаю. Давайте заключим пари. Я имею в виду, кто угадает, когда все закончится. Лично я ставлю на сентябрь, — сказал он и обвел кружком этот месяц в календаре.

— Через месяц, — предположил другой офицер.

— А я думаю, не раньше чем к Рождеству, — заявил третий.

Каждый из них отмечал свой месяц в календаре, а один офицер собирал ставки.

Большинство сходилось на том, что война продлится еще от четырех недель до четырех месяцев.

— А вы как считаете, доктор?

Райль выглядел непривычно задумчивым.

— Если вы настаиваете, я, конечно, выскажу свое мнение, — сказал он. — Полагаю, это будет июль, июль 1944 года.

Это заявление было встречено дружным смехом.

— Вы необычайно оптимистичны, — объявил Фелер.

Доктор пожал плечами и повернулся ко мне:

— А что думаете вы, Мор?

Я улыбнулся:

— Я предполагаю примерно то же, что и вы, Райль. Причем я, пожалуй, поставлю на июль 1945 года.

Когда новый взрыв смеха стих, офицер, собиравший ставки, с улыбкой заявил: вам повезет, если удастся сохранить наличные так долго.

Я так и не получил свой выигрыш. Конечно, к тому времени он изрядно обесценился, но, так или иначе, у меня не было возможности его забрать.

Четыре года… Пять лет… В те дни громких, оглушительных успехов никто так далеко не загадывал, поэтому мы с доктором были с ходу определены в разряд «корабельных пессимистов». Наши предположения всем показались настолько абсурдными, что их никто не воспринял всерьез, даже наш администратор — самый убежденный партиец. Он упорно продолжал внушать основные принципы нацизма дюжине моряков, и май 1940 года оказался для него серебряным месяцем, а июнь и июль — золотыми, как и орел, которому он честно и преданно служил.

Календари и шампанское на войне немного значат.

Норвежское судно «Тиррана» мы заметили 10 июня. Сближение шло медленно на сходящихся курсах, его капитан торжественно объявил:

— Я не могу позволить проклятому голландцу нас обставить!

Гонка продолжалась около трех часов. «Атлантис» приблизился на дистанцию выстрела, и…

Норвежец оказался безрассудной дичью. Едва рядом с судном начали рваться наши снаряды, он открыл ответный огонь и начал выкрикивать в эфир предупреждения. Нам потребовалось тридцать залпов, чтобы заставить замолчать проклятое радио, и «Тиррана», наша вторая жертва, понесла заслуженное наказание.

Когда я поднялся на борт, оказалось, что ее верхняя палуба буквально залита кровью. Она стояла лужами, и невозможно было пройти, чтобы не наступить в одну из них. Пять человек погибли, но было очень много раненых. Капитан пребывал в состоянии шока и, увидев меня, разрыдался, твердя словно заведенный: «Но ведь у Норвегии с вами мир!» Это был новый для меня аргумент и повлек за собой долгие и серьезные размышления на тему важности континентальных побед в то время, как война на море продолжается. С одной стороны, у нас действительно было соглашение с новым правительством Норвегии, но с другой — норвежские суда продолжали выходить в море. Они следовали в порты, находящиеся под британским контролем, везли грузы для англичан и, следовательно, работали на возвращение ссыльного норвежского правительства.

«Тиррана» оказалась ценным призом — это было современное, вместительное и быстроходное судно. Ее груз также был весьма ценным: 3000 тонн пшеницы, 6000 тюков шерсти. Кроме того, она перевозила 178 грузовиков, 5500 ящиков пива, 300 ящиков табака и гору всевозможного продовольствия, среди которого было 3000 ящиков консервированных персиков и 17 000 ящиков джема.

Мы уже забыли вкус фруктов, поэтому какое-то количество персиков оставили себе, но весь остальной груз планировали отправить в Германию. «Тиррана» была слишком ценным призом, чтобы его потопить, к тому же она была быстроходной и выглядела-достаточно по-норвежски, чтобы на пути в Германию избежать бдительного ока англичан.

Но на ней оказался и особый груз, несравнимый по ценности с продовольствием или продукцией машиностроения.

На судно была погружена почта Австралийского экспедиционного корпуса, первая после отправки войск в Египет, носившая бесчисленные следы женской любви и заботы. Здесь были посылки с продуктами, сигаретами, конфетами и по меньшей мере 5000 пар носков, связанных из самой лучшей, очень мягкой шерсти.

Писем были тысячи. Они были написаны женами и матерями, сестрами и подругами, отцами, бабушками, дедушками, короче говоря, людьми, проводившими своих любимых на станцию и вернувшимися домой, чтобы излить свое сердце на бумагу. «Припев» в них был один и тот же: «Напиши поскорее», «Напиши, как только сможешь», «Береги себя». Были и другие приписки, читать которые оказалось не менее мучительно: «Надеюсь, тебе понравился пирог, который я отправляю ко дню твоего рождения».

Что же делать, война есть война. С горькой иронией офицеры «Тирраны» рассказали нам, что официальные лица Мельбурна заверили их в полной безопасности здешних вод и предположили, что мины в районе Агульяса — есть не что иное, как наследство, оставленное «Графом Шпее», который потоплен уже несколько месяцев назад.

Мы не могли позволить себе слишком долго возиться с грузом «Тирраны», поскольку, хотя в ее радиопередаче содержались неверные координаты, да и мы быстро пресекли ее, следы нашего сражения были слишком очевидны. Поэтому мы постарались быстрее отправить судно на юг с небольшой призовой командой на борту и приказом спрятаться во льдах и ждать, пока мы к ним не присоединимся.

Англия продолжала сражаться, и к моменту атаки на «Сити оф Багдад» некоторые из нас уже простились с надеждой выиграть в памятном пари.

Огонь был открыт 11 июля, причем в этом действе определенно присутствовал элемент иронии, поскольку судно было бывшим ганзейским кораблем, взятым союзником в качестве репараций после Первой мировой войны. Его обводы были истинно немецкими, а осматривая судно, я обнаружил, что в машинном отделении еще осталось много оборудования, произведенного немецкими фирмами.

После того как судно отказалось остановиться, передало в эфир сигнал SOS, координаты и наше описание, мы открыли огонь. Расстояние между нами составляло менее 3000 метров.