Елена Полякова - Театр Сулержицкого: Этика. Эстетика. Режиссура

«В зиму бурливого 1918 года большевистская тревога властно разворошила и низкорослый город и весь уезд. С этой тревогой пришло имя „Ленин“… Я слышала старообрядцев и сектантов, вдохновенно кричавших наизусть целые страницы Библии, утверждавшие за Лениным число зверя, число 666, число антихристово.

Сектантский наставник, чернобородый властный мужик, на сходке кричал об языке подписанных Лениным декретов. Он от имени пророка Исайи страстно грозил всем, повторяющим сокращенные слова указов: „Не увидишь больше народа с глухой невнятной речью, с языком странным, непонятным!“ И эти сокращенные слова называл ленинскими.

Другой сектант, по ремеслу шорник, взмахивал руками и кричал из Писания уж в защиту Ленина. О том, что он по Писанию поступает, отнимая „жирные пажити богатых“… Ленин для него был носителем справедливого священного гнева, осуществляющим предсказанное пророком Исайей»[2].

Сейфуллина рассказывает о юродивых во имя Ленина и о безумцах, которым впору занимать место в психиатрической больнице. Так один старообрядец, наследственный кержак, принял Ленина, то есть записался в партию большевиков, стал носить наган без кобуры и, размахивая им, кричал божественные тексты, утверждая Великого Ленина. Беднота, русская, мордовская, башкирская, действительно создавала о Ленине былины и легенды.

В это время Евгений Замятин в эмиграции писал свою пародию на ленинские мечты под названием «Мы». Он провидчески высмеивал Ленинские мечты о полном коллективизме-коммунизме грядущего человечества. А в избах начала революции старуха-хуторянка рассказывала старикам и внукам миф или сказку «Как Ленин с царем народ поделили». Оказывается, поделили они Россию по полному согласию. Царь Миколашка отговорил для себя всю «белую кость» да «голубую кровь»: свою родню, своих генералов, офицеров, царевых солдатов. А Ленин взял себе всю «черную кость». Мужиков, простых солдатов, фабричных… Оставили себе работники только скот на племя, да землю-родильницу для пахотьбы. И кончилось дело тем, что все царские генералы и помещики драгоценности свои прожили и стали голодать-холодать, ибо к труду непривычны. А люди ленинские земли стали обрабатывать и идти в коммунизм. Сейфуллина констатирует: «Разноплеменный состав населения часто служил причиной долгих распрей… Равно невежественны были, равно и жестоки. Долгая их тяжба еще не кончена. Окончится только тогда, когда придет знание, а с ним уважение к разноверцу и разнокровцу».

При встречах она рассказывает Горькому все о себе и литературных делах Сибири и Москвы. Встречаются они у Екатерины Павловны Пешковой в ее московской квартире, в Сорренто. Ее возит на мотоцикле старый Друг Максим Пешков, сын и бессменный секретарь своего отца.

Она видит, как плачет Горький, читая собственный текст, или чей-то чужой рассказ, или слушая музыку. Она описывает, как зарывали в могилу Максима Пешкова и как Горький бросил первую горсть земли на гроб сына. Сейфуллина была свидетельницей приезда Ромена Роллана в гости к Горькому и последних дней жизни того и другого. В 1936 году она стояла «в почетном карауле у гроба Человека». Она помнила одиночество Ромена Роллана, имя которого сегодня хотели снять с московской школы. Ибо он, по мнению сегодняшних учеников, был «сталинистом».

Только что адресом был Арзамас, а в конце мая Сулер получает письма на углу московской улицы Малые Каменщики и Новоспасского переулка, который круто спускается к набережной Москвы-реки близ Крутицких казарм. Помните? — военная «психушка», куда к Сулеру приходил Лев Толстой? От Крутицких казарм до Таганской тюрьмы минут десять быстрой ходьбы. Оба казенные учреждения похожи друг на друга, почти как двойники. Сергей Львович Толстой пишет Сулеру в тюрьму: «когда вас выпустят, не хотите ли поселиться у меня в Никольском…» Когда выпустят — совершенно не известно заключенному. Из этого дома нельзя уйти, убежать из него трудно, надо ждать, когда выпустят. Угловой дом — Таганская тюрьма. Старинная, на совесть построенная, знаменитая от основания своего до постройки на ее месте панельных домов — «хрущоб». «Таганка по тебе плачет» — давнее русское присловье. По Сулеру тюрьма давно плакала, причастность его к транспортировке и распространению антиправительственной литературы сомнения не вызывала. Обыск устраивали у «девицы Ольги Ивановны Поль». Ученица Московской консерватории, молодая пианистка, киевлянка по рождению, девицей именовалась всю жизнь, так как брак свой молодые люди не зарегистрировали в установленном порядке и не вступали в брак церковный… Студентка Московской консерватории Ольга Поль разделяла мировоззрение мужа. В 1901 году они познакомились. Стали вместе жить, по-студенчески просто, не в обилии вещей, в обилии книг, нот, фотографий. При обыске у девицы Поль забрали письма, в том числе письма Горького, адресованные Сулержицкому. Долго возились с запором чемодана, в котором оказались только старые брюки. Она в заключении, он в таганской тюрьме. Навещающий в Таганке, носящий передачи, книги, газеты, письма (все по-тюремному тщательно проверяется администрацией) — неизменный Сергей Львович Толстой. Свидание, как положено — через двойные решетки, между которыми ходит надзиратель. Все тюрьмы, все камеры, все тюремщики, и даже еда одинаковы, что в Таганке, что в Бутырках, что в Матросской тишине.

Вот она камера Таганки, зарисованная подследственным Сулержицким. Одиночка. Довольно просторная. Койка. Печка. Зарешеченное оконце. Прикрытая параша. Миска и кружка на деревянном столе. Дверь с окошечком-«глазком», похожая на кассу захудалой железнодорожной станции. В одиночке безукоризненная чистота, как в горнице хозяйки, живущей в одном из домиков, окружающих тюрьму.

В тихой камере Сулержицкий писал многочисленные письма по начальству, доказывал, что Ольгу Поль нужно согласно закону освободить. Ее не освободили, но предложили самой выбрать место для поселения. Под надзором полиции, без права выезда, на неопределенный срок. Она выбрала место, которое совершенно официально называлось местечком. Их было множество в западных областях, от Прибалтики до Бесарабии: городков, где смешивался звон костелов и православных храмов, где в субботу девушки-христианки прогуливались с кавалерами, а девушки еврейские отмечали святой день под надзором благочестивых родителей. В местечках своя, резко разделенная по национальной принадлежности, по религиям — культура. Своя литература. Вершина ее Шолом-Алейхем, его местечко — Касриловка. Новоконстантинов Подольской губернии — местечко реальное на реальной реке Буг. Там живет сестра Ольги Ивановны. Фамилия Евгении Ивановны — Пейч, муж ее управляет имением местного помещика. Все Поли-Пейчи друг другу истинная родня и по крови и по духу. Ольга Ивановна едет в неведомый ей Новоконстантинов, озабоченная не столько своим будущим, сколько настоящим и будущим мужа. Видит в вагоне господина, очень похожего на Льва Толстого. О таких встречах говорят «судьба». Это Сергей Львович. Он, вероятно, тоже подумал «судьба», когда молодая женщина ему представилась. Ольге Ивановне был дан приказ — на Запад. Сергей Львович и Ко, то есть Толстые, добились, чтобы Сулер получил направление-высылку туда же. Летом они снимают хатку возле Буга. Сильно прибавилось дел уряднику — он должен проверять благонадежность сосланных, следить за их присутствием и за их посетителями, Они же дерзки, независимы, живут невенчанные, ходят босиком на удивление всем обывателям. Дел оказывается у обоих предостаточно: в хате, в садике, на пашне. Земли тучные, а крестьян почти не видно. Паны-помещики целуют ручки своим пани, а «низший класс» целует ручки самим панам. Сулержицкие помогают, чем могут, низшему классу. Ольга Ивановна — дочь врача, с детства ей привычны книжки о гигиене, правильном питании. Сулер проходит курс… сегодня бы сказали — медбрата, или фельдшера. Продолжает то, что приходилось делать в море, в Кара-Кумах, в прерии, в матросских ночлежках. Нога стерта до крови — обработать йодом, нарыв на руке — вскрыть; в Новоконстантинове он становится поневоле фармацевтом. Врач, руководящий этим медицинским ликбезом, настоятельно рекомендует специализироваться по глазным болезням. Слабых глазами, слепых здесь — как в средневековом гетто. Новоконстантинов и есть гетто, мало изменившееся на протяжении веков.