Максим Гуреев - Альберт Эйнштейн. Теория всего

Ганс Альберт Эйнштейн, ему в ту пору был двадцать один год, решил жениться на Фриде Кнехт, которая была старше своего избранника на девять лет и не была еврейкой. Интересно, что и Эйнштейн, и Милева Марич отнеслись к этому решению сына крайне негативно и, кажется, даже на какое-то время забыли о взаимных обидах и претензиях, объединившись против Фриды.

Наибольшую активность в этом «воспитательном» процессе проявлял Эйнштейн. В своих посланиях сыну, порой написанных очень резко и даже оскорбительно по отношению к уже не мальчику, но вполне сформировавшемуся юноше, великий физик восклицал: «Она [Фрида Кнехт] хищница, соблазнила тебя, а ты считаешь ее воплощением женственности. Это типичный способ для женщин определенного сорта привязать к себе мужчину, который не от мира сего… И когда ты с ней разойдешься, не прибегай ко мне жаловаться!»

Конечно, выслушивать такое от собственного отца, который при этом имел другую семью и был слишком занят наукой, чтобы заниматься воспитанием собственных детей, было обидно.

Удивляют доводы Эйнштейна, особенно если учитывать его гуманистическую позицию в национальном вопросе и отношение к шовинистическим настроениям в Германии в это время: «Смешение рас серьезная проблема. Поэтому я не могу простить ему [сыну] его грех. Я инстинктивно избегаю встреч с ним…»

Спустя годы Ганс Альберт скажет: «Возможно, единственный проект, от которого он отказался, был я. Он пытался давать мне советы, но скоро понял, что я слишком упрям и что это лишь пустая трата времени».

Произошло то, что, вероятно, Зигмунд Фрейд смог бы объяснить своему гипотетическому пациенту: будучи сам унижаем своей матерью в детстве и юности, Альберт Эйнштейн вольно или невольно перенес свои рефлексии и комплексы на собственного сына. Однако удивительно другое – будучи человеком демократических взглядов, противником всякой несвободы, Эйнштейн превращался в деспота в семейных вопросах, и это каким-то немыслимым образом вписывалось в его общую гуманитарную систему координат.

Эвелин, внучка Альберта Эйнштейна, дочь его сына Ганса Альберта, вспоминала: «Когда Эйнштейн хотел жениться, ему пришлось столько вытерпеть от своих родителей, что, казалось бы, у него должно было хватить ума не вмешиваться в личную жизнь сыновей. Ничего подобного. Когда мой отец собрался жениться на моей матери, Эйнштейн был в ярости, и Гансу Альберту пришлось выдержать не одну бурю».

В 1951 году, рассуждая о взаимоотношениях отцов и детей, Альберт Эйнштейн неожиданно сформулировал свое отношение к этой проблеме: «Я не одобряю родителей, оказывающих давление в принятии решений, которые повлияют на будущую жизнь детей. Такие проблемы каждый должен решать сам».

Едва ли этот пассаж можно считать выражением искреннего чувства.

«Трудно иметь такого знаменитого отца, потому что чувствуешь себя таким ничтожным. Люди интеллектуального труда часто производят на свет больных, нервных и порой даже полных идиотов (как я)… Я часто посылал ему восторженные письма и потом переживал, потому что он настроен холодно. Я лишь много позднее узнал, как они его трогали».

Трагические строки…

Видимо, Альберт Эйнштейн показной суровостью и холодностью хотел сделать из своего, увы, больного сына настоящего мужчину, так, как он это понимал.

«Он пользовался бешеным успехом у женщин и умел обращаться с ними, как заправский Казанова. За женщинами ухаживал очень наивно и походил на ребенка, увидевшего красивую игрушку. Его не смущало даже присутствие мужа».

Не менее напряженными были взаимоотношения и в новой семье Эйнштейна. По воспоминаниям современников, взаимные чувства давно угасли (если они были вообще). Но если с Милевой Эйнштейн все свое свободное время отдавал науке, то теперь Альберт посвящал всего себя общественной деятельности, борьбе за мир и борьбе с нацизмом, а также бесконечным поездкам, форумам и конференциям.

Эльза Эйнштейн тяжело переживала подобное положение вещей, а в результате страдали девочки – дочки Эльзы, Илза и Марго. Печальная история Ганса Альберта и Эдуарда Эйнштейнов повторялась, но уже в другой семье и при других обстоятельствах.

Однако Альберт продолжал свое победное мировое турне, невзирая на то, что его семьи уже давно не были его тылом.

А тем временем в Германии Адольф Гитлер лишь готовился к своим, как ему казалось, мировым гастролям. Причем в прямом смысле этого слова.

Ежедневные выступления перед соратниками по партии, а также рабочими, солдатами, творческой интеллигенцией не только истощили психическое состояние фюрера, но и деформировали его голосовые связки и носовые пазухи. Карьера вождя немецкого народа оказалась под угрозой.

После выдвижения своей кандидатуры от НСДАП на выборах рейсхпрезидента Германии в феврале 1932 года Гитлер принял решение брать уроки ораторского мастерства у немецкого оперного певца Пауля Девриента.

После прослушивания своего нового ученика маэстро Девриент сказал: «Ваших врожденных вокальных данных недостаточно для изнурительного труда оратора, во всяком случае, для длительных выступлений. Лишь посредством упражнений и методичных занятий вы сможете выдерживать продолжительные выступления на публике… Хотя ваш голос от природы силен, сейчас в нем не слышно ни здоровья, ни силы. Он производит слабое и болезненное впечатление. Слушатели понимают, что вам не хватает воздуха, и ваш голос совершенно зажат».

Ученик у Пауля Девриента оказался старательным и не без дарований. Перемещаясь по Германии на пассажирском самолете юнкерс-52 «иммельман», Гитлер всколыхнул страну своими выступлениями на грани аффекта о величии арийского духа, об освобождении человека труда от пут американо-еврейского капитала, о великой большевистской угрозе с востока.

20–30-е годы ХХ столетия, безусловно, были эпохой публичных выступлений, временем ораторов, которые, оказываясь наедине с многотысячной аудиторией, должны были воодушевить ее, входя при этом порой в состояние транса и экстаза. А если учесть, что это происходило (как правило) без микрофонов, динамиков и усилителей, то можно было лишь предполагать, какие физические и моральные усилия затрачивались на подобные политические представления.

Обитатели Берлина и Парижа, Москвы и Петрограда (Ленинграда), Рима и Мюнхена, где бурлила общественно-политическая жизнь, уже не мыслили себя без митингов и демонстраций, конференций и съездов. У публики были свои кумиры, которые как бы парили над толпой, всегда находясь на трибуне или в президиуме.