Максимилиан Немчинский - Раиса Немчинская

Цирковой инженер сидел рядом и наяву мог убедиться, что в случившемся гимнастка не виновата. Сами что-то плохо сделали. Тут уж все сообща решили, что дедовским способом, на веревках, надежнее. И, значит, снова надо было снимать аппарат, вновь приходилось его кромсать и переделывать. Опять, значит, нужно ждать, и неизвестно, сколько.

Война окончилась. Наступил долгожданный мир. Такая радость для всех людей. А вот от Жоржа ни слуха, ни духа. Второй месяц нет писем. Грустные мысли лезут в голову. Лето пришло. Цирк закрыли. Но в Риккиной жизни изменений не произошло. По-прежнему репетировала, по-прежнему торопила с изготовлением аппарата, как могла, старалась ускорить выпуск номера. Но в чужих организациях радушней и легче шли навстречу, чем в родном цирке.

Вскоре обнаружился Жорж, рано утром — еще спали — постучал в дверь гримуборной. Служил он в погранчастях Прибалтийского округа, был очень занят, потому и не писал. Вот вроде бы и радость и конец Риккиному одиночеству. Можно налаживать жизнь заново. Все так, да не так. У Жоржа даже не отпуск, а просто командировка в Москву. Демобилизовывать его не собираются, и через несколько дней нужно ехать назад, в часть, расположенную в Литве.

Сына он взял с собой. Очень уж соскучился без него, а может быть, понимал, что Рикки нужно с головой уйти в подготовку номера.

«13/Х — 45 г.

Маме очень страшно и трудно жить одной на целом свете.

Как вы уехали, даже в природе и то похолодало. Уже шел снег и даже до сих пор лежит на крышах. В цирке в общежитии загорелись провода, и теперь света утром и ночью нет.

Жорж, я не представляю, какого напряжения у меня должна потребовать та работа над номером, которую осталось доделать. Нет слов, что с твоим отъездом уже все приторможено, а нервы мои так развинтились — прямо жуть.

Неужели все же у меня будет выпущен номер?! Как-то все это не то, что хотелось от жизни и мне и тебе.

Пишите скорее о себе все-все подробно. Пишите, шлите телеграммы и звоните мне, я буду трепетно ждать.

«29.10.45

Вчера получил от тебя первое письмо, датированное тринадцатым числом текущего месяца. Срок до удивления длинный… Надеюсь получить от тебя свежие новости.

Понятно, что дело идет у тебя не спеша. Таковы уж традиции. Главное, по реквизиту сделать все, что у тебя записано, а в репетиции будь последовательна, без излишней нервозности. Лонжу на прыжке сними тогда, когда прыгнешь по нескольку раз на штрабатах всех трех размеров и окончательно установишь дистанцию. На самых коротких штрабатах порепетируй также обрыв без трапеции (для шапито). Уверен в том, что все у тебя будет хорошо. Осталось тебе не так уж много, хотя это и потребует немало труда, и, как всегда перед выпуском, будут дергать нервы. Уверен в твоем успехе. Только потом не слишком фасонь. У нас все в порядке. Живем дружно. Целую.

«3/XI — 45 г.

Нет, я больше не могу. Я нахожусь в таком напряженно-нервном состоянии, будто на меня должна свалиться атомная бомба, не меньше.

Трамплин сломался, верхний мостик согнулся, и опять сняли аппарат, и опять все начинай сначала. С аппаратом непостижимая, немыслимая волынка — одно ломается, другое пристраивают. Вообще, аппарат превратился в ржавое нагромождение, а главное, опять он снят и опять я не репетирую. А на меня нашло абсолютное неверие в свои силы и возможности.

Бесконечно глупо и не работать, и не иметь семьи.

Нужно, Жорик, как-то подумать тебе обо мне, хотя бы писал что-либо для поднятия духа. В войну я жила радостью будущего, а теперь что-то непонятное получается.

Пиши, как вы живете с Макочкой, все-все подробно, ведь вы вся моя радость, весь смысл жизни, а то она у меня сейчас такая ненужная стала.

Родные мои, не забывайте меня, я ведь совсем одна в целом мире.

Горячо целую.

«12/XI — 45 г.

Мне всегда доставляют большую радость твои письма.

Интересно, тебе самому хочется писать маме, или папа тебя уговаривает?

Напиши обязательно, как провели праздники.

У твоей мамы дела с номером не клеятся.

Очень хочется работать, люблю я перед публикой выступать, и денег сразу стало бы больше. Надоело так сидеть.

Вы с папой не тратьте деньги на всяких кроликов, а лучше приобретайте вещи.

Как твоей маме хочется сапожки на каблучках или хотя бы туфельки!

Здесь уже настоящая зима, я замерзла с ног до головы, и так страшно быть одной. Макуся! Я так скучаю без тебя и папы, может, папа вернется в цирк?

Мама твоя ходит все время злая-презлая.

Напиши мне что-нибудь хорошее — развесели.

Крепко целую.

«15.11.45

Получил твое письмо от 3.11. Что я могу сказать тебе. Я уверен в том, что ты выйдешь победительницей из этого трудного испытания. При твоем опыте, энергии и инициативе другого выхода быть не может. Вопрос этот сугубо принципиален. Но ежели разобраться глубже, кроме принципиальности других предпосылок, не так уж много. И уж раз ты пишешь мне откровенно о своих переживаниях, разреши мне быть так же откровенным.

Мне кажется, что овчинка выделки не стоит. Ты привыкла к „заколдованному кругу“, и тебе кажется, что другой жизни нет. Но она есть и, на худой конец, не хуже, чем та, которую ведешь ты. Не хочу тебя разочаровывать, но если обстоятельства сложатся так, что тебе захочется найти другой выход из положения (а мне кажется, что такие мысли приходят тебе в голову), то обстоятельства вполне позволяют тебе оскорбиться и красиво уйти. Одна телеграмма — и вызов сюда будет готов и послан. Должность с небольшим, правда, окладом будет тебе обеспечена. Пройдет несколько месяцев, порепетируешь и, приготовив себе хотя бы небольшой партерный номер, будешь зарабатывать больше, нежели имеешь и можешь иметь. Это несомненно. Возможности для репетиции идеальные. Довольно издеваться над своими нервами. Все имеет границы. Вот, пожалуй, все, что я могу тебе сказать. Подумай над этим серьезно.

P. S. Мака просит прислать ему „Анатомию театральной куклы“. На фото рядом с ним у радиоприемника был я, но получился таким страшным, что, жалея твои нежные нервы, себя отрезал.

Целую,

«22/XI — 45 г.

К чему удивляться моему молчанию? Не репетирую, ничего не клеится — вот и молчу.

Что писать?! Не о том же, что я, как сыч, сижу и злюсь на все и всех. Я схожу с ума, нервничаю, до бешенства завидую всем, кому только можно позавидовать. Проходит самое лучшее время, самый расцвет моего творчества, а я не работаю, и каждый день без работы старит меня минимум на пять лет.