Сергей Нечаев - Маркиз де Сад. Великий распутник

ПЕРЕВОД В БАСТИЛИЮ

Но мадам Кордье де Лонэ де Монтрёй не "купилась" на душевные излияния зятя, не поверив ни одному его слову. А через полгода, 29 февраля 1784 года, маркиза перевели в другую тюрьму — в Бастилию.

Произошло это тихо и даже как-то буднично. Просто в семь часов вечера полицейский инспектор Сюрбуа пришел за маркизом де Садом и препроводил его в Бастилию. Таким образом, продолжительность его содержания в Венсеннском замке составила 5 лет, 5 месяцев и 3 недели.

А 8 марта 1784 года маркиз вновь обратился к жене:

"Тридцать четыре месяца иронию с тех пор, как мне официально отказали в переводе в темницу, находящуюся на пороге моих собственных владений[13], где мне обещали полную свободу, и затем после просьбы позволить мне оставаться с миром там, где я был, независимо от того, в насколько плохом положении я находился, на тот период времени, который было угодно вашей матери, чтобы принести меня в жертву ее мстительности; повторяю, через тридцать четыре месяца после этого события, меня насильно забрали оттуда, совершенно неожиданно, без малейшего предупреждения <…> И чтобы отвезти меня куда? В тюрьму, где мне приходится в тысячу раз хуже и где меня в тысячу раз больше угнетают, чем в том проклятом месте, откуда меня забрали.

Такие методы, мадам, сколько ни пытайся замаскировать или приукрасить это жестокое деяние отвратительной ложью, такие методы, вы вынуждены сознаться, должны быть последней каплей в той чаше ненависти, которую я в самых грязных проклятиях поклялся обрушить на вашу семейку. И я искренне полагаю, что вы бы первая жестоко меня недооценили, если бы моя месть однажды не сравнялась по своей жестокости с теми карами, которые они навлекли на меня. Не волнуйтесь, и вы можете быть уверены, что ни вы, ни весь мир в целом не смогут ни в малейшей степени упрекнуть меня на этот счет. Но я не обладаю способностью выдумывать или хладнокровно рассчитывать, чтобы эффект того яда, который я намерен использовать, стал еще более губительным. Бездна, находящаяся глубоко во мне, предоставит то, что мне нужно, я все равно ожесточу свое сердце, механизмы мщения сделают самое худшее, и вы можете быть уверены, что яд, который я извергну, будет целиком достоин того, что выпущен против меня.

Вымышленный портрет маркиза де Сада. Гравюра XIX в.

Но давайте обратимся к подробностям. В таких случаях судят не по словам, а по делам, а пока руки связаны, молчание — золото. Вот уроки в искусстве лжи, которые я был вынужден выучить: я научусь, да, я в самом деле извлеку урок и однажды, мадам, я стану таким же обманщиком, как и вы.

Уже в течение двадцати лет, мадам, вы знаете, что для меня совершенно невозможно жить в комнате, обогреваемой с помощью печки, и, тем не менее (благодаря любовной заботе тех, кто участвовал в этом переезде), здесь меня заточили именно в такой комнате. За последние несколько дней я настолько неважно себя чувствовал, что перестал разжигать огонь; и, какой бы ни стала погода, я все равно не буду его разжигать. К счастью, лето уже близко; но если я все еще буду находиться здесь следующей зимой, то умоляю вас, чтобы вы предприняли все необходимые шаги, чтобы мне дали комнату с камином.

Вам также известно, что моцион даже еще более необходим для меня, чем сама пища. И, тем не менее, я нахожусь в комнате, которая почти вполовину меньше гой, что у меня была раньше, и в ней невозможно сделать и нескольких шагов, а когда мне разрешают выходить, что происходит редко, то всего на несколько минут, которые я провожу в маленьком дворике, где все, чем можно подышать, это зловоние, издаваемое надзирателями и кухней. Хуже того, туда отводят охранники, которые подталкивают меня шомполами, прикрепленными к стволам ружей, словно я попытался свергнуть самого Людовика XVI! О, как научаешься ненавидеть большое, когда придаешь такое значение малому!

Вам также хорошо известно, что приступы головокружения и частые кровотечения из носа, которые у меня случаются, когда я не лежу, опершись головой на что-нибудь как можно более высокое, вынуждают меня пользоваться очень большой подушкой. Когда я попытался забрать с собой эту несчастную подушку, то вы бы подумали, что я пытаюсь выкрасть список тех, кто устроил заговор против государства; они варварским образом вырвали ее у меня из рук и заявили, что иметь объекты такого масштаба никогда не дозволялось. И действительно, я понял, что, несомненно, существует какое-то секретное правило или предписание правительства, которое оговаривает, что голова заключенного должна постоянно находиться в опущенном положении, ибо, когда мне отказали в моей гигантской подушке, дабы исправить эту ситуацию, я скромно попросил дать мне четыре обрезка доски, — они посчитали меня сумасшедшим. На меня накинулась целая свора проверяющих, которые, удостоверившись, что мне действительно чрезвычайно неудобно находиться в постели, в своей бесконечной мудрости заключили, что правила — это правила, и изменить их невозможно. Поистине, я вам говорю, вам нужно самой увидеть, чтобы в это поверить, и, если бы мы проведали, что такие вещи творятся в Китае, наши мягкосердые и сострадательные французы, не теряя ни секунды, возопили бы во всю глотку: "Ох уж эти варвары!"

Более того, мне сказали, что я должен сам стелить себе постель и мести комнату. Что до первого, то тем лучше, ибо они стелили ее чрезвычайно дурно, а мне нравится самому стелить себе постель. Но что до второго, то, к сожалению, это дело безнадежное; здесь недосмотрели мои родители, поскольку никогда не включали подметание в программу моего образования. Они ну уж никак не могли предвидеть… многих вещей. Если бы даже и предвидели, ни в одном постоялом дворе во всей стране не нашлось бы слуги, который мог бы подержать для меня свечку на подметальном факультете. Между тем я умоляю вас устроить, чтобы кто-нибудь преподал мне несколько уроков. Я предлагаю, чтобы человек, который меня здесь обслуживает, мел комнату раз в неделю на протяжении следующих четырех или пяти лет: я буду следить за каждым его движением, и вы увидите, по прошествии этого периода обучения, что я смогу мести не хуже него.

В течение семи долгих лет пребывания в Венсеннском замке мне позволяли пользоваться ножами и ножницами, и в этом отношении никогда не возникало ни малейшей проблемы. За эти семь лет я совершенно не улучшился, это я признаю, однако и не ухудшился. Не будете ли вы столь добры, чтобы указать им на этот факт и соответственно сделать так, чтобы мне вернули право использовать эти два предмета?

Я раздет до нитки, слава Богу, и в скором времени я буду гол, как в тот день, когда появился на свет. Мне не разрешили ничего с собой забрать, без всяких исключений, даже рубашку, а просьба забрать ночной колпак заставила лакея разразиться площадной бранью, де Ружемона — орать до хрипоты, вследствие чего я все там оставил, и теперь самым настоятельным образом прошу, чтобы вы привезли мне на первое же свидание две рубашки, два носовых платка, шесть салфеток, три пары домашних туфель, четыре пары хлопчатобумажных чулок, два хлопчатобумажных колпака, две сетки для волос, шапочку из черной тафты, два муслиновых галстука, халат, четыре небольших куска льняного полотна квадратной формы размером пять дюймов с каждой стороны, которые мне нужны, чтобы промывать глаза…"