Коллектив авторов - Гордость и предубеждения женщин Викторианской эпохи

Порой закон о выборах приводил к совершенно абсурдным ситуациям. Например, в Олд-Сэрум из 12 жителей права избирателей имели только двое. Тем не менее местечко имело право выдвигать в палату общин двух представителей. В результате два избирателя из года в год избирали в парламент самих себя. Еще одна земледельческая община на побережье в один прекрасный момент просто перестала существовать – земли поглотило море. Но право выдвигать в парламент одного представителя осталось за этой общиной. Собственник берега садился в лодку вместе с тремя избирателями, они отплывали от берега, и избиратели выбирали владельца затонувших земель в палату общин парламента.

Каким бы смешным и архаичным ни казался просвещенным столичным жителям закон о выборах, он действовал вплоть до середины XIX века, и благодаря ему решения парламента во многом отвечали чаяниям сельского дворянства. В частности, парламент в течение многих лет назначал высокие пошлины на импортный хлеб и «поддерживал отечественного производителя», то есть тех самых мелких и средних землевладельцев.

Правда, здесь образованный Лондонец мог бы возразить своей собеседнице, сказав, что хлебные законы парламента приводили к постоянному повышению цен на хлеб, а значит, обрекали на голод беднейшую часть населения Англии.

Но юридически подкованная Провинциалка могла бы ответить, что в сельских общинах и церковных приходах существовала разветвленная система заботы о бедняках, включавшая в себя выплату пособий, обеспечение беднейших семей одеждой, топливом и всевозможной материальной помощью. Этим, в частности, много занимались миссис Остин и Джейн. Подростком Джейн вязала для бедняков своего прихода чулки и шали к Рождеству, шила сорочки. Ее отец однажды поселил у себя в мансарде семью погорельцев: там старики и доживали свой век. Приход мог нанять одинокую женщину и выплачивать ей деньги за то, чтобы она помогала по хозяйству двум соседям-старикам – таким же неимущим, как она. После чего в архивах попечительского совета появлялась запись «уплачено мадам Пентоути за мытье Луда Шармана 1 шиллинг».

Диккенс оставил нам довольно насмешливые описания приходских чиновников и различных благотворительных дамских обществ, таких как общество для раздачи супа, для распределения угля, для раздачи одеял, дамская аптека, комитет для посещения больных, дамское общество по снабжению новорожденных приданым, дамское общество детских экзаменов и дамское общество по распространению библий и молитвенников. Однако даже этот насмешник не может не признать, что приход – великая сила. «Бедный человек с маленькими заработками и большой семьей едва перебивается изо дня в день, с трудом добывая семье пропитание; денег ему хватает в обрез, только чтобы утолить голод сегодня, о завтрашнем дне он не в состоянии позаботиться. За квартиру он вовремя не платит; срок платежа давно прошел, подходит второй платежный срок, он не может уплатить, – его вызывают в приход. Имущество описывают за долги, дети плачут от голода и холода, и самую постель, на которой лежит его больная жена, вытаскивают из-под нее на улицу. Что ему делать? К кому обратиться за помощью? К частной благотворительности? К добрым людям? Нет, конечно, – есть же у него свой приход. Есть и приходская канцелярия, и приходская больница, и приходский лекарь, и приходские чиновники, и приходский надзиратель. Образцовые учреждения, добрые, мягкосердечные люди. Умирает женщина – приход ее хоронит. О детях некому позаботиться – приход берет это на себя. Человек сначала ленится, потом уже не может получить работу – приход дает ему пособие; а когда нужда и пьянство сделают свое дело, его, тихого, неведомо что бормочущего идиота, сажают в приходский дом сумасшедших».

Современные историки подтверждают наблюдения Диккенса. Несмотря на постоянно высокие цены на хлеб и угрозу голода, в период между 1790 и 1820 годами сельская Англия переживала настоящий бэби-бум – рождаемость достигла наивысшего уровня за всю известную историю острова, и множество детей, рождаясь в неимущих семьях, выживали и доживали до совершеннолетия не в последнюю очередь благодаря приходским пособиям и «дамским обществам». «Пожалуй, Старый закон о бедных в Англии создал наиболее прогрессивную и всеохватную систему социальной поддержки в мире до появления в конце XIX века современного социального государства», – считает Томас Зоккол, автор статьи «Беднейшие домохозяйства в Англии XVIII века».

Возможно, Лондонец возразил бы, что приходские комитеты благотворительности существовали не только в деревнях, но и в городах. На это Провинциалка ответила бы, что в городах люди знают друг друга гораздо хуже, чем в деревнях, и не могут оказать по-настоящему действенной помощи. Кроме того, добавила бы она, в провинции, в обширных поместьях – манорах действовало особое, основанное на традициях манориальное право, которое зачастую защищало интересы бедных крестьян (и бедных крестьянок) гораздо лучше, чем обычное право. На это оппонент сказал бы, что манориальные суды были мягким воском в руках лендлордов, и крестьяне могли надеяться на защиту своих интересов только в тех случаях, когда это устраивало землевладельца. Провинциалка в ответ заметила бы, что суды общего права были известны своей волокитой, мздоимством и прочими злоупотреблениями (за подтверждением загляните снова в романы Диккенса), в то время как в манориальных судах все зачастую решалось быстро и «по-семейному».

В конце спора, вероятно, каждый остался бы при своем, но слушатели диспута, несомненно, обогатились бы знаниями и идеями для обдумывания.

В каком-то смысле противостояние между Лондоном и провинцией было противостоянием между тесно сплоченной традиционной общиной и сообществом образованных индивидуалистов. Но это не значит, что среди провинциалов не было ярких натур и индивидуальностей. Напротив. В семействе провинциального священника Джеймса Остина из графства Хэмпшир, к примеру, имелся даже некоторый их избыток.

Джейн Остин. Художник – Кассандра Остин. 1810 г.

Юношеские произведения

Джейн Остин начала писать рано – в пятнадцать лет. Начала с пародийного романа «Любовь и дружба», посвященного Элизе де Фейид и повествующего о приключениях двух чрезвычайно сентиментальных дам, одна из которых постоянно падала в обмороки и в конце концов умерла, а другая то и дело впадала в бешенство и выжила. Большой гурман от литературы Гилберт Кит Честертон оставил нам такой восторженный отзыв о первом романе Остин: «„Любовь и дружба“… действительно потрясающий бурлеск, значительно превосходящий то, что дамы тех времен называли „приятной болтовней“. Это одна из вещей, которые тем с большим удовольствием читаешь, что они с удовольствием писались; другими словами, тем лучше, что они ранние, потому что от этого они полны веселья. Говорят, Остин написала эти вещи, когда ей было семнадцать, очевидно, так же, как многие ведут семейный журнал: в рукопись включены медальоны работы ее сестры Кассандры. Все в целом исполнено того хорошего настроения, которое всегда скорее проявляется в своем кругу, чем на людях, подобно тому, как дома смеются громче, чем на улице. Многие из восхищающихся талантом Остин не подготовлены к такого рода юмору, многие, возможно, не восхитятся письмом к молодой леди, „чьи чувства были слишком сильны для ее слабого ума“ и которая, между прочим, замечает: „Я убила отца в очень нежном возрасте, с тех пор я убила и мать, а теперь собираюсь убить сестру“. Лично мне это кажется восхитительным – не поведение, а признание. Но в юморе Остин, даже и на этой стадии литературного развития, ощущается не только веселость. Есть там почти всюду какое-то совершенство бессмыслицы. Есть там и немалая доля чисто остиновской иронии. „Благородный юнец сообщил, что его зовут Линдсей, однако у нас есть особые причины утаить этот факт и именовать его в дальнейшем Тальботом“. Неужели кто-то способен желать, чтобы это пропало в корзине для бумаг?»