Царь Иоанн IV Грозный - Александр Николаевич Боханов
В своих рассуждениях Царь не только следовал за Преподобным, но и значительно дальше, а его представления – более предметны. В обоснование их Иоанн Васильевич ссылался на конкретные исторические образцы, которые являлись нравоучительными. Московский правитель первым на Руси во всей полноте поставил проблему соотношения в мирских делах власти царской и власти священнической, отдавая бесспорный приоритет первой из них. В 1564 году он озвучивал ту философию «царской правды», которая через некоторое время так зримо проявит себя в нравственном противостоянии Царя и Первосвященника и приведет к низложению Митрополита Филиппа.
Божий Промысел, отчетливо проступивший в истории с выдвижением Моисея на первую историческую роль, отнюдь не был лишь отдельным эпизодом. У вождя-царя и первосвященника всегда были разные земные предначертания. Рассматривая библейские истории, Грозный замечает, что «власть священника и управителя с царской властью несовместима. Это и из ветхозаветной истории; то же было и в Римском царстве, и, во времена Новой Благодати, в Греческом царстве случалось так».
Первый Русский Царь хорошо знал тысячелетнюю летопись «Второго Рима», от «величайшего из царей» Константина Флавия до последних императоров из династии Палеологов. Он перебирает вехи этой истории и заключает, что христианскому государству ничего не угрожает, пока царская власть крепка и монолитна. Когда же «нарушался всякий порядок», когда верховная власть ослабевала, то начинались нестроения, смуты и кровопролития. Все только и делали, что «боролись за власть, честь и богатство и гибли в междоусобной борьбе».
Уличая своего противника в злокозненных намерениях, Грозный вопрошал: «Тебе чего захотелось – того, что случилось с греками, погубившими царство и предавшимися туркам?» Когда цари послушны «епархам и вельможам», то конец может быть только один: погибель страны и народа.
Не только примеры прошлого убеждали Царя в своей правоте. Собственный опыт первых лет правления подтверждал подобный вывод. Тогда «поп-невежда» Сильвестр, князь «Алешка Адашев» и сам князь Курбский, вместе с некоторыми другими злодеями, намеревались его, царскородного избранника, лишить прав, и даже власти, чтобы осуществить свои себялюбивые замыслы. Не вышло ничего у них. Бог наставил и предупредил. Не будет на Руси торжества многомятежного хотения, пока он, Богоизбранник, получивший по воле Промысла единую и нераздельную власть, вершит дела на Русской земле, уповая только на милость Господа.
В своем послании Царь четко разграничивал священническое и царское служение. Здесь он как бы вступает в богословский спор уже не только с «вельможами», но с «нестяжателями», философия которых была близка Курбскому[170]. Грозный не приемлет формулу властной диархии (двоевластия), отвергает приоритет в делах государственных священства и дает свое толкование теории Симфонии, соотношения двух устроений Божиих: Священства и Царства. «Одно дело – спасать свою душу, а другое дело – заботиться о телах и душах многих людей; одно дело – отшельничество, иное – монашество, иное священническая власть, иное – царское правление».
Все на земле имеют свою миссию, но миссия царя, наделенного исключительным саном, сама по себе уникальна. Она не поддается обычному человеческому ранжиру, а моральные требования здесь качественно иные, чем у простых смертных. Каждый истинный христианин обязан овладеть даром смиренномудрия, но являть его царь и священник должны по-разному; у них несовместимые предназначения.
Священническая власть «требует строгих запретов словом за вину и зло»; царской же власти дозволено действовать «страхом и запрещением и обузданием, и строжайше обуздать безумие злейших и коварных людей». Царь должен быть смиренным только перед Всевышним, но смиряться перед земным и тварным он не имеет права.
Смирение – высшая добродетель христианина: смиренным уготовано Царствие Небесное. Смирение зиждется на послушании, на беспрекословном подчинении воле старшего. Есть один только повод, когда можно восстать против устоявшегося авторитета, когда совесть не позволяет делать то, что противно христианской природе. «Все Божественные Писания наставляют в том, что дети не должны противиться родителям, а рабы господам ни в чем, кроме веры»[171].
У Богопоставленного правителя может быть только один авторитет: Всевышний. А потому «разве достойно царя, если его бьют по щеке, подставлять другую!.. Как же царь сможет управлять царством, если допустит над собой бесчестие?»[172] Если уронишь достоинство царского сана, то и царство падет, а стало быть, восторжествуют дьявольские замыслы.
В страстном и последовательном отстаивании Иоанном Грозным величия царского начала нельзя разглядеть признаков его личной гордыни. Он не считал себя исключительным человеком и хорошо знал, что не мог стать «выше законов естества». «Бессмертным себя я не считаю, ибо смерть – общий удел всех людей за Адамов грех; хоть я и ношу порфиру, но, однако, знаю, что по природе я так же подвержен немощам, как и все люди». Его заботило не личное возвеличивание, а лучезарное достоинство царского звания. «Ничем я не горжусь и не хвастаюсь, и нечем мне гордиться, ибо я исполняю свой царский долг и не делаю того, что выше моих сил»[173].
Иоанн воспринимал ветхозаветные тексты как нетленное и вечное наставление и напоминание. Судьбы древних царей и правителей для него являлись живыми образцами Царского служения. Здесь он черпал знания, как о подлинном благочестии правителей, так и об отступлении от него. Знал, что для Царя ничто не проходит бесследно; за все и за всех ему, Божьему избраннику, предстоит ответ держать перед Высшим Судией. Поэтому он порой даже нарочито взывал к примерам из Писания, ища объяснения собственным поступкам и решениям, которые ему самому далеко не всегда казались справедливыми или наилучшими.
Всю свою жизнь Иоанн ссылался на ветхозаветную историю, удостоверяющую особую миссию Помазанника Божия, его исключительное положение в обычном людском мире страстей и вещей. В послании Курбскому он приводил пример начальника войска Царя Саула Авенира, о котором в Первой Книге Царств говорится, что «он был «сын Нира, дяди Саулова»[174]. Авенир, которому Царь уподоблял своего оппонента, обуреваемый злобесием, изменил Саулу, соблазнил царскую наложницу Рицпу. Затем предал Саула и переметнулся на сторону Давида, но не вызвал доверия, и близкий к Давиду его племянник Иоав убил Авенира, который до того умертвил брата Иоава Асаила[175].
«Ты подобен ему своим злобесным нравом, – восклицал Царь, – от гордости возжелав незаслуженных почестей и богатства. Как Авенир посягнул на наложницу своего господина, так и ты посягаешь на Богом данные нам города и села».
Далее Иоанн обратился к следующему эпизоду из Второй Книги Царств, где говорится о реакции Давида на известие о гибели Саула и его сына Ионафана. Весть эту принес некий отрок, который рассказал Давиду, что после падения на свой меч Саул был еще жив и просил
