Петр Чайковский - Ада Григорьевна Айнбиндер
Наконец и семья Чайковского пришла к осознанию, что его новая профессия все же сможет его прокормить. До родных стали также доходить отклики публики и суждения о том, что талант Петра очевиден. Так, уже спустя полгода после исполнения «Характерных танцев» на Павловском вокзале, его старший брат Николай сообщил отцу:
«Петю разумеется не застал, но начинающаяся его музыкальная слава уже живет в Петербурге, я в этом мог убедиться на другой же день моего приезда туда, подслушав разговор двух совершенно мне не известных господ. Они восторгались его фантастическими танцами[176], которые играл летом Штраус, и вообще его необыкновенными музыкальными способностями»[177].
Буквально в первое время в Москве Чайковский познакомился с людьми, которые будут так или иначе принимать участие в его судьбе практически до конца жизни. Среди них Николай Дмитриевич Кашкин – известный музыкальный критик, преподаватель в музыкальных классах Московского отделения РМО, а впоследствии профессор консерватории.
Другом и соратником на всю жизнь для Чайковского стал Петр Иванович Юргенсон – основатель крупнейшего в России музыкального издательства. Он не только стал для композитора основным издателем, но и с определенного момента вел все его финансовые дела. Как бы ни складывались личные и деловые обстоятельства Юргенсона, он всегда находил возможность помочь Чайковскому или выручить его.
Важнейшим человеком в жизни Петра стал Николай Григорьевич Рубинштейн. Его роль в судьбе молодого человека не ограничивалась только тем, что тот приобрел крышу над головой и работу. Чайковский благодаря Николаю Рубинштейну попал в совершенно новую для себя интеллектуальную и артистическую среду. Современники запомнили Николая Григорьевича как кудрявого блондина среднего роста, коренастого телосложения, «взглядом и лицом выражавшим непоколебимую энергию, что шло вразрез с его ленивой манерой произносить слова и приемами избалованного лентяя-барчука»[178]. Как предполагал Модест Ильич Чайковский: «Последнее, может быть, происходило оттого, что Николай Григорьевич почти не знал сна. Неустанный и могучий труженик, он в то же время был… неисправимый игрок и, намаявшись с раннего утра в консерватории, ехал сначала куда-нибудь к знакомым, а затем в клуб, откуда только поздней ночью, почти утром, возвращался домой. Вследствие этого между работой и картами ему всегда хотелось спать, а мне только и приходилось видеть его в это время»[179].
Николай Рубинштейн был на шесть лет младше своего брата Антона. С самого детства они были известны как музыканты-вундеркинды, Николай даже подавал больше надежд. Оба получили хорошее европейское образование, занимались у лучших педагогов. При этом в 16 лет Николай самостоятельно подготовился и поступил в Московский университет. Как утверждал сам Рубинштейн, именно университетскому образованию он был обязан «всем своим умственным развитием»[180]. В университете он посещал лекции крупнейших историков своего времени: Сергея Михайловича Соловьева и Тимофея Николаевича Грановского. Тогда же Рубинштейн вошел в так называемую «Молодую редакцию» журнала «Москвитянин», который издавал известный историк и литератор Михаил Петрович Погодин. Рубинштейн окончил юридический факультет и некоторое время служил в канцелярии московского гражданского губернатора. Но вскоре Николай Григорьевич избрал путь музыканта и уже в 22 года начал преподавать – он поступил учителем музыки в Николаевский сиротский институт, одно из привилегированных учебных заведений Москвы.
Чайковский благодаря Рубинштейну сразу попал в самую гущу культурной и общественной жизни Первопрестольной. Буквально в первые десять дней в новом городе Петр не только занялся решением своих бытовых вопросов, но и побывал в опере, которая показалась ему «отвратительной», и на концерте РМО, который Чайковскому «тоже был плох, словом, по части музыки куда хуже Петербурга»[181]. Настоящим открытием для него становится драматический театр, в котором он, как сообщал брату Модесту: «…был два раза и неимоверно наслаждался; это пока единственно приятные минуты, проведенные мною здесь»[182].
В эти же дни Чайковский начал посещать Артистический кружок, в котором он познакомился с одним из своих кумиров – драматургом Александром Николаевичем Островским. На одном из вечеров, которые посетил Чайковский, Островский читал свою пьесу «Пучина», а известный прозаик Алексей Феофилактович Писемский – рассказ «Комик».
Сам Артистический кружок существовал с 1864 года, его создателями были Островский, Николай Рубинштейн, а также князь Владимир Федорович Одоевский – выдающийся философ, писатель, критик, государственный и общественный деятель. Знакомство Чайковского с Одоевским продлилось недолго, всего три года – князь умер в 1869 году, – но было очень значимо для начинающего композитора. Память о дружеском участии Одоевского он сохранил на всю жизнь: «Это одна из самых светлых личностей, с которыми меня сталкивала судьба. Он был олицетворением сердечной доброты, соединенной с огромным умом и всеобъемлющим знанием, между прочим, и музыки. Только читая эту статью, я вспомнил, что в будущем феврале исполнится десять лет со дня его смерти. А мне кажется, что еще так недавно я видел его благодушное и милое лицо! За четыре дня до смерти он был на концерте М[узыкального] о[бщества], где исполнялась моя оркестровая фантазия “Fatum” – очень слабая вещь. С каким благодушием он сообщил мне свои замечания в антракте! В Консерватории хранятся тарелки, подаренные им мне и им самим где-то отысканные. Он находил, что я обладаю уменьем кстати употреблять этот инструмент, но был недоволен самым инструментом. И вот чудный старичок пошел бродить по Москве отыскивать тарелки, которые и прислал мне при прелестном, хранящемся у меня письме. Грустно и потому, что его нет, грустно и потому, что время летит так быстро!»[183]
Артистический кружок создавался как объединение художественных деятелей, для сближения их интересов, расширения и развития знаний и взглядов на искусство. Он был также местом, где начинающие и приезжие артисты, музыканты, литераторы могли заявить о себе и ознакомиться с московской художественной жизнью. У кружка был свой устав, который предусматривал исполнение музыкальных и литературных произведений на его собраниях, их обсуждение, а также
