Георгий Гупало - Мы – русские! Суворов: Жизнь, слова и подвиги великого русского полководца А.В. Суворова

Всем известно, что покойный князь Италийский издавна приучил тело свое к «сношению всех воздушных перемен»: он мог спать не только (как обыкновенно было) на соломе или сене, но и на голой земле, подложив под голову седло. В жестокие морозы обливался водою со льдом и зимой, кроме дороги, шубы не надевал. В бытность его в Санкт-Петербурге блаженной памяти императрица Екатерина II изволила заметить, что он разъезжает без шубы, и для того прислала ему шубу, стоившую великой цены, приказав с посланным сказать, чтобы «непременно шубу сию носил». «Как! – сказал Суворов. – Солдату шубы по штату не положено». И когда присланный подтвердил, что на это есть непременное соизволение ея величества, Суворов сказал: «Матушка меня балует! Быть так!» После чего принял шубу с благодарением, но никогда ее на себя не надевал, только когда ездил во дворец. Но и тогда сажал с собой слугу, который эту шубу держал на руках и при выходе Суворова из кареты надевал на него. В этом наряде он доходил до передних комнат.

Суворов в подчиненных своих офицерах не любил излишеств и щегольства, несогласного с порядком воинского убранства. Не терпел он также одобрительных и препоручительных писем о ком бы то ни было. Он требовал, чтобы офицера одобряли служба и поведение. Когда он препровождал с корпусом войск за Кубань татар, не пожелавших остаться в Крыму на прежних местах, прибыл к нему в корпус подполковник N. Он привез с собой несколько одобрительных писем от самых ближних к нему особ и явился к Суворову в щегольском наряде, облитый духами и в башмаках. Суворов, прочитав письма, принял его очень ласково. «Очень рад! – сказал он. – Вы знакомы со всеми моими ближними. Хорошо! Помилуй Бог, хорошо! Мы сами постараемся сблизиться». И немедленно предложил ему прогуляться с собою верхом. N, обрадованный таким приветствием своего главного начальника, просил о позволении переодеться. «Не надобно, не надобно! – сказал Суворов. – В службе не до переодевания, должно быть каждый час готовым». N вынужден был сесть на казачью лошадь и ехать доброй рысью вслед за своим начальником. Но между тем N очень ошибся, считая, что поездка эта составит небольшую прогулку. Они проездили двое суток по форпостам и редутам, так что у N от плохого казачьего седла не только не осталось чулок на икрах, но и ноги были все содраны. Таким образом ему было дано почувствовать, что придворный наряд для служащего в поле офицера не годится.

После одного форсированного марша в Италии солдаты, не имевшие притом и провианта в рюкзаках, на отдыхе сели на берегу речки, вынули ложки и начали хлебать оными воду. Неожиданно к ним пришел Суворов и сказал: «Здорово, ребята! Что вы делаете?» – «Хлебаем итальянский суп, ваше сиятельство!» «Помилуй Бог! Как хорошо!» – сказал он. Солдаты хотели из почтения встать, но он не велел им этого делать, сел между ними, взял у одного солдата ложку и сам начал хлебать из речки воду, приговаривая: «Славный суп!.. Помилуй Бог, славный!.. Ваш фельдмаршал теперь сыт. Но молчок, ребята! Французишки близко, один переход: у них много напечено и наварено, все будет наше!» Сказав это, встал и отошел. Таким-то образом великий муж умел ободрить своих подчиненных к перенесению нужд и трудов и снискать к себе их доверие.

Известно, что Суворов был не только великим полководцем, но и политиком, однако старался скрыть свои великие знания в политике. Желал, чтобы ошибались и не видели того, кем он являлся на самом деле. От этого и получилось, что его долго считали хоть и хорошим «партизаном», но странным чудаком. Таким изобразил его, возвратясь из армии ко двору, князь Потемкин самой императрице Екатерине II. Однако премудрая монархиня, зная о воинских успехах Суворова, желала сама его узнать поближе. И как только Суворов появился в Санкт-Петербурге, государыня пригласила его в кабинет и вошла с ним в подробный и самый трудный разговор. Она удивилась ответам, суждениям, сведениям, доводам и заключениям этого великого мужа. Он больше знал, больше провидел и доказывал в науках, чем профессор, а в политике – чем дипломат, упражнявшийся в ней целый век. При первом свидании государыня сказала Потемкину: «Ах, князь! Как вы ошиблись: как худо вы знаете Суворова!» – «Возможно ли, государыня! Я не смею, но кажется…» – «Конечно, вам кажется, когда вы не старались его узнать, когда рассматривали его поверхностно. Но я доставлю вам случай выйти из этого заблуждения».

Через некоторое время императрица призвала Суворова в свой кабинет, а князю Потемкину приказала стать в примыкающем к оному коридоре, в таком месте, где он весь разговор явственно мог слышать. Монархиня завела разговор с обыкновенной своей мудростью и требовала его советов в рассуждении тогдашних политических отношений Европы. Реки красноречия, основательные истины и тончайшая политика проистекли тогда из уст Суворова. Князь Потемкин, долго и с изумлением слушая, не вытерпел. «Ах, Александр Васильевич, – сказал он, входя в кабинет, – служа так долго с вами, я до сего времени не знал вас». Суворов заговорил вздор и немедленно ушел вон. Однако с того времени Потемкин возымел к Суворову отменное уважение.

Один храбрый и весьма достойный офицер нажил нескромностью своею много врагов в армии. Однажды Суворов призвал его к себе в кабинет и выразил ему сердечное сожаление, что он имеет одного сильного злодея, который ему много вредит.

Офицер начал спрашивать, не такой ли NN?

– Нет, – отвечал Суворов.

– Не такой ли граф Б.?

Суворов отвечал отрицательно. Наконец, как бы опасаясь, чтобы никто не подслушал, Суворов запер дверь на ключ и сказал ему тихонько: «Высунь язык!» И когда офицер это исполнил, Суворов таинственно ему сказал: «Вот твой враг!»

Однажды Суворов, разговаривая о самом себе, спросил всех, у него бывших: «Хотите ли меня знать? Я вам себя раскрою – меня хвалили цари, любили солдаты, друзья мне удивлялись, ненавистники меня поносили, при дворе надо мною смеялись. Я бывал при дворе, но не придворным, а Эзопом, Лафонтеном: шутками и звериным языком говорил правду, подобно шуту Балакиреву, который был при Петре Великом и благодетельствовал России, кривлялся я и корчился. Я пел петухом, пробуждал сонливых, угомонял буйных врагов отечества. Если бы я был Цезарь, то старался бы иметь всю благородную гордость его души, но всегда чуждался бы его пороков!»

Кто-то заметил при Суворове про одного русского вельможу, что он не умеет писать по-русски.

– Стыдно, – сказал Суворов, – но пусть он пишет по-французски, лишь бы думал по-русски.