Алек Эпштейн - Художник Оскар Рабин. Запечатленная судьба

Получив выездные визы, семья из трех художников столкнулась с проблемой вывоза своих картин. Оскару Рабину было сказано, что он имеет право взять с собой три картины, пять гравюр и несколько рисунков. Он, однако, хотел вывезти больше своих произведений, надеясь их представить и, возможно, продать на Западе.

Сотрудница Министерства культуры сообщила художнику, что отступить от установленных нормативов невозможно. Рабин возразил, что эти нормы не могут на него распространяться, поскольку в СССР он лишен официального статуса художника; помимо этого, он не являлся членом какого-либо санкционированного творческого союза, и за двадцать лет работы ни один государственный музей или художественный фонд не приобретал его произведения.

Оскар Рабин и Валентина Кропивницкая с сыном Сашей, Париж, 1993 г. Фото из архива Оскара Рабина

До эмиграции О.Я. Рабиным было создано около семисот полотен. Он хотел вывезти восемнадцать своих картин, три картины Валентины Евгеньевны, семь картин Саши и их рисунки. После напряженных переговоров работы Валентины  Кропивницкой и Саши было разрешено вывезти, однако несколько картин самого Оскара Рабина были объявлены «невыездными»: «Паспорт», «Помойка № 8», «Улица Пресвятой Богородицы», еще одно из полотен с избами, снятое с выставки на ВДНХ, а также одна из недавно законченных работ – «Колесо обозрения вечером». За вывозимые собственные работы О.Я. Рабин должен был заплатить 1700 рублей таможенных платежей.

Еще одной проблемой стала транспортировка картин. Г.Д. Костаки пытался помочь О.Я. Рабину и связался с советской компанией-перевозчиком, которой пользовались иностранцы168 (подобным образом Георгий Костаки уже помогал Олегу Целкову), но она отказалась от сотрудничества. О.Я. Рабину удалось договориться с ОВИРом о вывозе своих картин в отдельном купе того же поезда, на котором планировали ехать он сам с супругой и сыном. После долгих приготовлений семья Рабиных покинула СССР через Брест. До Бреста их сопровождал Иосиф Киблицкий, который вез с собой дополнительные деньги на случай непредвиденных обстоятельств; было согласовано, что если все пройдет хорошо и деньги на границе не потребуются, он отдаст их дочери Оскара Рабина и Валентины Кропивницкой Кате, остававшейся в Москве. На границе все прошло без сложностей, даже не потребовалось разворачивать картины, которые они везли.

Поскольку визы были выданы для посещения Западной Германии, Рабин, Валентина Кропивницкая и Саша, прибыв в Кельн, сразу же зарегистрировались в советском посольстве. Однако в Германии они оставаться не собирались и в тот же вечер отправились поездом в Париж (еще в Москве они получили во французском посольстве «транзитные» визы для въезда в эту страну169). Еще в Кельне их встретили десять человек, включая Клод Дей, а также верного и неутомимого подвижника А.Д. Глезера, который отвез их в городок Монжерон170, находящийся в сорока минутах езды от Парижа, где ему удалось создать музей современного русского искусства; Рабин увидел там собственные работы и картины своих друзей. Кроме того, А.Д. Глезер рассказал О.Я. Рабину о том, что еще в марте 1977 года он смог организовать выставку его работ в одной из парижских галерей.

Георгий Костаки с художниками московского андеграунда. По левую руку от Г.Д. Костаки – В.Е. Кропивницкая, крайний справа – О.Я. Рабин

Художники московского андеграунда. В центре – В.Н. Немухин и В.Е. Кропивницкая, за ней – О.Я. Рабин

Афиша открытия созданного А.Д. Глезером Русского музея в изгнании в Монжероне, Франция, 24 февраля 1976 г.

Пригласительный билет на открытие первой персональной выставки О.Я. Рабина в Париже. Она работала в уже не существующей Galerie Jaquester с 14 марта по 14 апреля 1977 года, когда сам художник еще находился в Москве

«Все говорили по-русски, мы общались с Глезером и его женой, как на Преображенке, и все это происходило во Франции! Я твердо решил отправиться в советское консульство, чтобы продлить наши визы и побыть в Париже шесть месяцев, а, может, даже год» – рассказывал О.Я. Рабин Клод Дей171. Оскар Яковлевич, Валентина Евгеньевна и Саша пробыли в Монжероне неделю, а через несколько дней сняли квартиру в Париже. В жизни художника и его родных начинался новый период.

IV

МЕЖДУ ВРЕМЕНЕМ И ВЕЧНОСТЬЮ: ТРИДЦАТЬ ПЯТЬ ПАРИЖСКИХ ЛЕТ

В начале января 1978 года О.Я. Рабин, В.Е. Кропивницкая и Саша оказались в Париже. «Надо было все увидеть, обегать все музеи, картинные галереи, купить недоступные в Москве каталоги, узнать все, чем потом думали делиться с нашими друзьями в Москве. Но в первую очередь надо было работать, рисовать, пользоваться уникальной возможностью писать прекрасными красками на прекрасных холстах и бумаге любой фактуры, толщины, цвета, которые в огромном разнообразии были представлены на прилавках магазинов. Было от чего потерять голову!» – говорил Рабин в интервью Клод Дей172.

Семья арендовала квартиру, в которой три художника могли свободно заниматься творчеством. Кропивницкая оставалась преданной Рабину на протяжении почти шести десятилетий, полностью разделив с ним превратности судьбы, но как художница она всю жизнь работала в собственной манере. Будучи гармоничным союзом поддерживающих друг друга людей, в творчестве оба придерживались различных взглядов. Как писала Кира Сапгир, «если полотна Рабина вопиют, грозят, горят, то работы Валентины Кропивницкой безмолвствуют, меланхолически и загадочно»173. Она не обучалась живописи у отца и не оканчивала художественное училище, но однажды, уже в зрелом возрасте, взяла карандаш и принялась рисовать – «и тут, как бы сам по себе, возник удивительный затерянный мир. В этих инопланетных кущах – иная, совершенно особая жизнь. В бессолнечном и светлом мире – папоротники и хвощи, ребристая изнанка сыроежки, узор стрекозиного крыла, темноватая избушка на курьих ножках»174. Созданные карандашами на бумаге работы Кропивницкой не отражали ни советскую, ни французскую, ни какую-либо другую действительность, а эмиграция повлияла на ее творческую манеру меньше, чем на живопись и графику Оскара Рабина.

Валентина Кропивницкая на фоне одной из своих работ. Фото из личного архива Оскара Рабина

«Эта квартира в старом парижском квартале была не такой, как наша на Преображенке, – рассказывал художник о первом жилье Рабиных во Франции, – но витиеватые улочки, огромные здания, похожие на корабли в открытом море, вычурные кованые балконы очаровывали меня, давая новые силы. … Невиданное изобилие лавочек и магазинов, горы свежих фруктов на прилавках, кафе, открытые до поздней ночи, куда я заходил выпить стакан пива безо всякой очереди, кинотеатры с их афишами, завлекающими таинственными образами наготы, куда я заходил, слегка стыдясь, “ради любопытства”, весь этот Париж – многолюдный, приветливый, неизвестный, весь наполнял меня. … Я жил тогда будто в сказке, полный надежд: я верил, что и другие художники-нонконформисты смогут посетить Париж, как я, приехав туристами, что культурные связи будут только расширяться, что советские руководители поймут: если они смогут либеральнее посмотреть на искусство, они ничего не потеряют, а только выиграют. Я был полон уверенности в будущем. Да и кто бы не мыслил так на моем месте? Я, бывший беспризорник, грузчик, железнодорожный рабочий, я, гражданин второго сорта, оклеветанный, преследуемый, никогда не понимаемый и не принимаемый художник, оказался за границей, в Париже, и наслаждался самой что ни на есть безграничной свободой. Я мог свободно писать, выставлять и продавать свои работы. Никто меня не контролировал, не цензурировал, не преследовал»175.