Моя последняя любовь. Философия искушения - Джакомо Казанова
– Не таков я дурак, дорогая соотечественница! – вскричал я в восхищении, словно она уже была передо мною, и сунул письмо в карман. Но тут выходит из боскета красивая старая женщина и, подойдя ко мне, спрашивает, что мне угодно и как я ее заметил. Я отвечаю со смехом, что говорил сам с собою, не думая быть услышанным. Она, не таясь, сказала, что рада встретиться со мною, что сама она римлянка, воспитала Зельми и научила ее петь и играть на арфе. Похвалив красоту и милый нрав своей ученицы, она заверила, что, увидав ее, я бы непременно влюбился; однако ж, к досаде ее, это не дозволено.
– Она видит нас теперь из-за вот этих зеленых жалюзи; мы любим вас с тех самых пор, как Юсуф сказал, что вы, быть может, станете супругом Зельми сразу по возвращении из Андринополя.
Спросив, могу ли я рассказать Юсуфу о ее признании, и получив отрицательный ответ, я тотчас понял, что, попроси я настойчивей, она решилась бы доставить мне удовольствие и показала свою прелестную ученицу. Для меня нестерпима была даже мысль о том, чтобы поступком своим огорчить дорогого мне хозяина, но всего более боялся я вступать в лабиринт, где с легкостью мог бы пропасть. Тюрбан, казалось, видневшийся вдалеке, приводил меня в ужас.
Подошел Юсуф и, увидев, что я беседую с этой римлянкой, как мне почудилось, не рассердился. Он поздравил меня, сказав, что я, должно быть, получил немалое удовольствие, танцуя с одной из красавиц, сокрытых в гареме сладострастника Исмаила.
– Это, стало быть, большая новость, о ней говорят?
– Такое нечасто случается, ведь в народе живет предрассудок, запрещающий являть завистливым взорам красавиц, которыми мы обладаем; однако в своем доме всякий волен поступать, как пожелает. К тому же Исмаил – человек весьма обходительный и умный.
– Знает ли кто-нибудь даму, с которой я танцевал?
– О, не думаю! Всем известно, что у Исмаила их полдюжины и все очень хороши, а эта, помимо прочего, была в маске.
Как обычно, мы самым веселым образом провели день; выйдя из его дома, я велел проводить себя к Исмаилу, который жил в той же стороне.
Здесь меня знали и впустили в сад. Я направился было к месту, указанному в записке, но тут меня заметил евнух и, приблизившись, сказал, что Исмаила нет дома, однако для него будет большой радостью узнать, что я прогуливался в его владениях. Я сказал, что выпил бы охотно стакан лимонаду, и он отвел меня к беседке, в которой сидела старая рабыня. Евнух велел принести мне отменного питья и не позволил дать старухе серебряную монету. После мы погуляли у пруда, но евнух сказал, что нам следует вернуться, и указал на трех дам, которых приличия предписывали избегать. Я поблагодарил его, попросив передать от меня поклон Исмаилу, и затем вернулся к себе, довольный прогулкой и в надежде впредь быть удачливее.
Сразу на следующий же день получил я от Исмаила записку с приглашением назавтра вечером отправиться ловить с ним рыбу на крючок; ловля наша при лунном свете должна была продолжаться далеко за полночь. Надо ли говорить, что я надеялся увидеть желания свои исполненными! Я вообразил, что Исмаилу ничего не стоит свести меня с венецианкой; уверенность, что он будет третьим, не отвращала меня. Я испросил у кавалера Венье дозволения ночевать вне стен дворца, и он согласился, хоть и не без труда, ибо опасался какой-нибудь неприятности из-за моего волокитства. Я мог бы успокоить его, обо всем рассказав, но мне представлялось, что здесь подобает хранить молчание.
Итак, в назначенный час я был у турка, встретившего меня самыми сердечными изъявлениями дружбы. К моему удивлению, в лодке мы оказались с ним вдвоем, не считая двух гребцов и рулевого. Мы поймали нескольких рыб и отправились их есть, зажаренных и приправленных маслом, в беседку; луна сияла, и ночь казалась ослепительней дня. Зная его пристрастия, я был не столь весел, как обыкновенно; хоть и успокаивал меня господин де Бонваль, однако я боялся, как бы не явилась Исмаилу прихоть выказать мне свою дружбу тем же способом, каким он пытался это сделать три недели назад. Прогулка вдвоем была мне подозрительна и не казалась естественной. Я не мог унять беспокойства. Но вот какова оказалась развязка.
– Тише, – сказал он вдруг. – Я слышу некий шум; насколько я могу судить, сейчас мы позабавимся.
С этими словами он отослал своих людей и, взяв меня за руку, произнес:
– Идем, спрячемся в одну беседку – ключ от нее, по счастью, у меня в кармане; но осторожней, шуметь нельзя. Одним из окон беседка эта выходит на пруд, куда, полагаю, отправились теперь купаться две-три моих девицы. Мы их увидим, они же и мысли не могут допустить, что за ними смотрят: нам предстоит насладиться чудеснейшим зрелищем. Они знают, что никому, кроме меня, не попасть в это место.
Сказав так, он отпирает беседку, по-прежнему держа меня за руку, и вот мы в полной темноте. Перед нами во всю ширь простирается освещенный луною пруд, каковой, будучи в тени, был бы для нас невидим; и прямо перед нашим взором три обнаженные девушки то плавают, то выходят из воды по мраморным ступеням и, стоя либо сидя на них, вытираются, являя прелести свои во всех положениях. Обольстительное зрелище это тотчас же воспламенило меня, и Исмаил, обмирая от радости, убедил меня не стесняться, но, напротив, отдаться действию, которое сладостный вид оказал на мою душу, и сам подал мне в том пример. Я, как и он, вынужден был довольствоваться предметом, находящимся рядом, дабы погасить пламень, разжигаемый тремя сиренами; не глядя вовсе на наше окно, они, казалось, заводят свои сладострастные игры только для того, чтобы зрители, пристально за ними следящие, воспылали страстью. Исмаил, принужденный, находясь рядом,
