Смерть, любовь и мужчины Елены Майоровой - Наталья Ефимовна Радько
Только Сергей Шерстюк понял, как страшно Лене не хватало понимания и любви:
«Мы с тобой ссорились, я тебя обижал, не понимая, что этого нельзя делать вовсе. Нельзя. Заслуженно, не заслуженно. Ты была живая рана, девочка без кожи, чище тебя я не знаю. Ты была взрывная, вспыльчивая, я такой же. Как мы были похожи, но как же мне следовало тебя заласкать! Ты любила мои ласки, я любил тебя ласкать, но надо было заласкать до заласканности ребенка, пропавшего и вдруг найденного».
Только он понял, но слишком поздно.
Лену очень любили родители, учителя, муж, Ефремов. Но она столько любви и страсти отдавала — невозможно в этом контексте употребить слово «работа», — своим героиням, рожденными просто фантазией драматурга, что обделяла себя действительно до состояния полного сиротства. У каждого человека — своя норма любви. Кто-то — и таких очень много — способен сам себя залюбить до полного блаженства. Лена Майорова была другой. К себе — скорее сурова, чем не то, чтобы добра, а хотя бы снисходительна. Очень редко жаловалась на свои проблемы, о настоящих трудностях просто не говорила ни с кем. Зато выслушивала всех плакальщиц в жилетку стойко, до упора, несмотря на собственную усталость и озабоченность всем на свете. Сергей считал, что это свойство большой души и отсутствия характера: послала бы их к черту с их драмами. Но это был именно характер. Цельный характер человека, который в самую трудную минуту говорит себе: ничего, я, как всегда, упрусь, и вынесу еще и это. Переболею еще одной бедой. Но железной она, мягко говоря, не была. Все ранимые и великодушные люди сделаны из другого материала. И ей для жизни нужна была компенсация истраченной любви. Конкретное выражение ласки. Постоянно, как бальзам для ран души. Есть такой термин «синдром депривации», его применяют по отношению к брошенным детям, постоянно испытывающим дефицит любви. Умная, за любое дело берущаяся, внешне сильная, в жестоком мире, где актеров пытаются использовать исключительно как марионеток, Елена Майорова все больше чувствовала себя именно брошенным ребенком. В ней до конца было очень много доверчивости и детской наивности. Оказалось блефом чудо под названием «Странное время», а чудо по фамилии Васильков — всего лишь обычный, заурядный человек, которого распирало от гордости, что в него влюбилась сама Майорова. Он демонстрировал съемочной группе Пьянковой, что имеет власть над звездой. Если она срывала съемку, оставлял на проходной МХАТа записку: «Если ты не придешь сегодня, я умру». Как она могла после этого не прийти? Она тут же проигрывала в воображении самые страшные последствия и мчалась. Чтоб никто не умер. Он стрелял у кого-то дорогие сигареты «Кэмел», брал у мужа Пьянковой белый «выходной» плащ и шел на премьеру во МХАТ. Майорова звонила ему в тот день, 23 августа, оставляла призывы о помощи. Но она и к соседям заходила, она за пару дней до гибели позвонившему с предложением полузнакомому режиссеру прошептала: «Помогите, я погибаю». Не Трушкину же ей звонить. Почему не вернула с дачи мужа? Во-первых, ее подавленное состояние, несомненно, было вызвано больше всего тем, что она его предала. Во-вторых, она не без основания считала его тоже очень ранимым, неустойчивым в жизни и по возможности старалась щадить. Но затормозить над пропастью она не могла и ради него.
Слово «ласка» Елена Майорова употребляет даже тогда, когда говорит о режиссерах. Она имеет в виду моральную подцержку, душевный контакт. «Режиссер должен меня любить, ласкать, тогда я оживаю, как ребенок. Это естественно. Мы артисты. Ласкать, любить, тогда мы расцветаем и отдадим все сторицей». Но любой наш актер скажет, насколько это несбыточные мечты. Есть исключения. С одним из них Лене повезло встретиться. Это Олег Табаков. Но рядом с ним никто не встанет в ее судьбе. Вот поэтому она, будучи такой успешной во МХАТе, так часто плакала, встречаясь с Табаковым. Но МХАТ оставить, конечно, было для нее невозможно. Ведь она нашла то, что искала. Но в тот последний август, возможно, стала сомневаться в том, что МХАТ не стал ее очередной ошибкой, иллюзией.
В интервью «Советскому экрану» 1990 года она говорит:
«В редкие периоды душевного равновесия у меня нет сомнения в правильности моего выбора. У меня много работы — значит, я кому-то нужна. Тогда я чувствую себя счастливой. Тогда я согласна гореть, сгорать, не замечая трудностей. Кстати, «Елена» в переводе с греческого означает «факел». Я бы хотела быть достойной своего имени. А счастье? Что ж, как советует Карнеги, на него надо только решиться…»
Она только изменила условие. Решилась сгореть, почувствовав себя никому не нужной в той степени, которая была ей необходима. В конце концов, счастье — это всего лишь слово, за которым может оказаться край земли. Главное — решиться. И Сергей Шерстюк, преданный муж, который всю совместную жизнь считал ее самой прекрасной женщиной, но комплименты прятал за иронией, шуткой, в проклятую субботу не был ей нужен. И Васильков не был нужен, и соседи, и Догилева. Она просто, как вечная отличница, знала: перед роковым шагом, после которого нет возврата, надо бы побороться за жизнь. Но в ее строгой теории получился такой результат: жизнь того не стоит. Тот, кто не стоял на том краю, пусть помолчит.
ГЛАВА 10
За такую любовь, которую с первой минуты первой встречи положил к ногам Лены Майоровой Сергей Шерстюк, многие женщины благодарили бы судьбу без перерыва на обед, разбивая от усердия лоб. Некоторые согласились бы и на меньшее. Когда Сергей умирал в раковом корпусе и плакал над дневником, который писал для Лены, — даже тогда он все еще представлял интерес для женщин. Его хотели осчастливить, вылечить, вытащить. Но он уже сделал свой выбор. У него не могло быть вариантов. Он тоже был цельной натурой. Двенадцать с лишним лет, которые они прожили вместе, он считал великим счастьем, хотя происходило с ними, как
