Смерть, любовь и мужчины Елены Майоровой - Наталья Ефимовна Радько
Прости меня, я никого не видел чувственней и духовнее тебя. И красивей. Представляешь, что я написал? А хочешь совсем омерзительное? Таковое даже я, наверное, не говорил тебе. За пятьсот лет у художника не было такой жены…
Как спокойно играют Шопена, лампа твоя-наша — стучит и мигает. Скоро, надеюсь, я умру. Или нет — ты подождешь еще чуть-чуть? Жди меня».
В пятницу, накануне той страшной субботы, она лежала на полу, укрытая пледом, и смотрела на его, как он считал «никчемную», картину с двумя выеденными яйцами на блюдце.
— Tы мне все сказал.
— Что? — спросил я.
— Смерть.
— Да какая там может быть смерть в этом неудачном подмалевке?
Ты промолчала. Я гладил твое лицо, ты взяла мою руку и поднесла к губам. Целуя мою руку, прошептала:
— Я очень тебя люблю.
Господи, как же я мог уехать!»
Что она видела, заглядывая в его глаза таинственно и печально? Как между ними втиснулась смерть? Как удалось ему, ждущему и разгадывающему знаки Оттуда, пробиться сквозь надземные туманы и услышать ее голос?
У них не было везения. У них были выстраданные удачи с привкусом крови. У них было такое кромешное счастье, которое осознают только в великом горе.
ГЛАВА 9
Девять месяцев Сергей Шерстюк казнил себя за то, что оставил в тот день Лену одну. «Родная, как же я виноват перед тобой! Что же я сделал: как можно было такую больную девочку оставить одну дома? Оставил, чтоб ты выспалась, выздоровела, наплевала на свою мнительность. Ты ведь справилась, когда получила подлую телеграмму, что папа совершенно парализован? Ты ведь справилась, ну рассталась с очередным тупым педагогом (Господи, кто же делает для людей театр!) — все ж было прекрасно, когда я примчался с дачи. Как ты радовалась — вот приехал муж, и все встало на свои места. Как же ты надеялась на меня — и вот я оставил тебя одну. О, думал я, у нас такая жизнь, мы же постоянно расстаемся, чтобы встретиться. Вот и получил.
Теперь я знаю, почему ты забывалась, падала, все роняла, почему ты впадала отчаяние от пустяка. Прочитав интервью с собой, увидев ошибку или рекламный трюк, ты могла впасть в депрессию, да нет, стресс, да нет, такое отчаяние, будто провалилась земля».
Почему падала, роняла, впадала в отчаяние, будто провалилась земля? Скорее всего, потому, что земля под ней действительно провалилась. Слишком много отчаяния, чтобы не прогнуться под тяжестью, совсем нет пустяков — немного на свете людей, которые так серьезно, со страстью и надрывом воспринимают происходящее, как Лена Майорова, и это ее постоянное чувство одиночества. Ведь она не просто не была одинока. Она была любима, практически обожествляема мужем. Но совершенно ясно: в августе 97-го она не надеялась на его помощь. Ей, видимо, казалась слишком беспросветной ситуация.
Если бы она видела в том августе хоть лучик солнца, она бы, как привыкла, стала бы бороться с трудностями сама. Дело еще и в этом: привыкла справляться одна. А тут — никак!
Она не поехала отдыхать в августе на дачу, хотя была утомленной до изнеможения, потому что Леонид Трушкин пригласил ее на главную роль в антрепризу «Поза эмигранта». Роль хорошая, для нее. Молодая репатриантка спасается от уготовленных родиной проблем в Израиле: она работает там уборщицей. В Москве она была сотрудником института ядерной физики. Этот спектакль с Майоровой не появился, впоследствии главную роль будут играть Симонова и Глаголева, но не нужно быть ясновидящей для того, чтобы увидеть настоящую драму, неизбывную трагедию по-майоровски. Опять вернусь к богатству России талантами. У каждого своя ниша. Никого нельзя заменить. Так обстоят дела на самом деле в искусстве, что бы по этому поводу ни говорили режиссеры. Начались репетиции, все сразу пошло, Лена играла, как всегда, в полную силу. И вдруг из МХАТа раздается звонок о том, что пришла телеграмма на имя Майоровой, в которой сказано, что ее отца разбил паралич и вообще надежды нет. Она не может никому дозвониться на Сахалине: у ее родственником проблема и с телефоном, и вообще со связью с Москвой. Лена падает на пол, кричит, рыдает, подруги ничем не могут помочь — разве что побежать по ее просьбе в магазин за спиртным. Она не ходит на репетиции, не спит, не ест. Потом собирается из последних сил, приходит. Трушкин читает ей мораль, воспитывает. И со своей стороны отстраняет от репетиций. Мудрое решение. Как у Макаренко. Ты не ходила, а теперь я тебя не пущу. Сергей звонит с дачи, Лена ровным голосом говорит, что все в порядке. Наконец он приехал. Лена встретила его спокойно, в доме чистота, но муж видит, что она даже не подавлена. Раздавлена. Расспрашивает. Узнает, что телеграмму прислали не родственники Лены, а какая-то шустрая соседка.
«Я говорю: звони соседке, ты звонишь, она что-то ужасное рассказывает, я: пусть маму позовет, она зовет мать, которая говорит, что отца через два дня выписывают. Все. Ты улыбаешься, говоришь: вот приехал муж, и все встало на свои места. И рассказываешь, что с тобой творилось, но все-все позади. Эта ваша соседка, говорю я, «Санты-Барбары» насмотрелась и, зная, что ты нервная, представила: вот отправлю телеграмму, Майорова-актриса сюда приедет и устроит «Санту-Барбару» в натуре. Ты смеешься, я смеюсь… В августе тебе не надо было быть в Москве. На даче ты была спокойна и часто-часто счастлива…» Но у нее было невероятно обостренное чувство долга и вины. Если репетиции, значит, репетиции, даже если земля уходит из-под ног. Трушкин после трагедии с Леной Майоровой продолжал стоять на своем, хотя воспитывать уже было некого. «Даже если бы я знал, к какому финалу все идет, я поступил бы так же. Мне очень жаль Лену, но сказать, что я раскаиваюсь, было бы нечестно. Иначе надо перестать заниматься своей профессией и сутки напролет понимать, сочувствовать, вникать в чьи-то обстоятельства». Его обращение с актерами — вообще старые, часто отвратительные байки, но сказать такое — это за гранью. «Даже если бы я знал, к какому финалу все идет»! Трудно представить себе, после каких проблем, образа жизни или питания
