Восток, Запад - Ахмед Салман Рушди
Нам повезло: мы прошли туннель и вскоре увидели свет. Я был в белом джемпере, который весь испачкал о стенки ярко-красной грязью. Та же грязь была на ботинках, волосах, на лице. Я хотел было вытереть потный лоб, но тут же измазал веко, и кусок глины попал в глаз.
Люси, в восторге от успеха нашего незаконного предприятия, вопила:
– Черт возьми, наконец ты хоть что-то нарушил! – Когда-то в Бомбее, в юности, я был приличен до неприличия. – Теперь понял? Риск оправдывает себя, в конце-то концов! – орала она.
Безумие. Любовь. Когда я услышал от Люси про гонки по встречной полосе, я вспомнил и красное вино, и тоннель. Сутки, проведенные вдвоем на борту “Бугенвильи”, были тоже опасны на свой манер. Запретные поцелуи, запретный проход в темноте. Мы остались целы, он теперь тоже. Обыкновенное везение. На мой взгляд.
* * *
Что заставляет нас вдруг терять голову?
– Всего-навсего нарушение биохимического баланса, – считал Элиот.
Ночью, после юбилейной иллюминации, он решил сам сесть за руль и так гнал машину по темным деревенским дорогам, что и мои биохимические балансы едва не вышли из-под контроля. Вдруг, без всякого предупреждения, Элиот резко затормозил и остановился. Ночь была светлая, с ясной луной. Справа на склоне холма было видно стадо сонных овец и маленькое, обнесенное оградой кладбище.
– Хочу, чтобы меня похоронили здесь, – заявил он.
– Никак нельзя, – откликнулся я с заднего сиденья. – Сначала, знаешь ли, придется умереть.
– Перестань, – сказала Люси. – Ты только подашь ему новую идею.
Мы попытались свести все к шутке, чувствуя, однако, внутри неприятную дрожь, но Элиот понял, что слова его достигли цели. Довольный, он кивнул головой и с новой силой нажал на газ.
– Если мы все разобьемся, – только и ахнул я, – никто не узнает, где тебя нужно похоронить.
Добравшись до дома, он без единого слова направился в спальню. Немного погодя Люси поднялась посмотреть, как он, и сказала, что он уснул одетый и во сне улыбается.
– Давай напьемся, – беспечно предложила она.
Она устроилась на полу перед камином.
– Иногда мне кажется, все было бы намного проще, если бы я тогда не отвернулась, – сказала она. – Я имею в виду на баркасе.
* * *
В первый раз Элиот увидел своего демона, когда уже почти закончил “Гармонию сфер”. Накануне они поссорились с Люси, и та, собрав вещи, оставила их кукольный домик в Португал-Плейс. (Он, пока жил там один, не вынес на крыльцо ни одной молочной бутылки, и Люси, вернувшись, нашла их все в кухне – все семьдесят штук, по числу дней, когда ее не было, стояли, как семьдесят обвинителей.)
Именно тогда, как-то ночью, он проснулся в три часа с твердой уверенностью, будто внизу кто-то есть и будто этот кто-то есть абсолютное зло. (Я вспомнил про ту его уверенность, когда узнал, как Люси проснулась, уже понимая, что он мертв.)
В тот раз он взял армейский швейцарский нож и, как был, неодетый (Люси потом тоже не успела одеться), спустился вниз. Электричество в доме отключилось. Когда Элиот проходил мимо кухни, оттуда дохнуло арктическим холодом, и он ощутил эрекцию. Свет замигал, лампочки будто сошли с ума, и тогда он перекрестился и крикнул: “Apage ame, Satanas. Изыди, Сатана”.
– В тот же миг все пришло в норму, – рассказывал он мне потом. – А под полом послышались шаги, будто шаги хромого.
– Но ведь ты ничего не видел, – сказал я, немного разочарованный. – Ни рогов, ни копыт.
Элиот отнюдь не был тем суперрационалистом, каким хотел показаться. Интерес к черной магии в нем был больше, нежели интерес сугубо научный. Но голова у него работала великолепно, и я верил его оценкам.
– Я держу ум открытым, – говорил он. – Есть многое на свете, друг Горацио, ну и так далее.
Элиот легко нашел аргументы, убедив Люси срочно продать дом, пусть даже потеряв в деньгах.
* * *
Как ни странно, мы подружились. Я всегда любил жару, а он влагу и тучи. Я носил усы а-ля Сапата[35] и волосы до плеч. Он ходил в твидовых костюмах и вельветовых куртках. Я любил передвижные театры[36], диспуты о расовых отношениях и антивоенные митинги. Он тратил все выходные на деревенской охоте, лишая жизни птиц и зверей.
– Ничто так не поднимает мужской дух, – говорил он, пытаясь зазвать меня с собой. – Лишаешь жизни пернатого или мохнатого брата и занимаешь свое законное место в пищевой цепочке. Класс, да и только!
В 1970-м на следующий день после избрания Эдварда Хита[37], когда газеты кричали: “Главой Кабинета стал бакалейщик!”, Элиот дал в его честь званый обед, где среди гостей только я и ходил с кислой миной.
Кто знает, почему люди становятся друзьями? Одни одинаково машут рукой. Другие одинаково перевирают мелодию.
* * *
Но я точно знаю, почему подружились мы с Крейном. Нас сблизила старая добрая черная магия. Не конфеты, не любовь, а именно Темное Искусство. И если я теперь не в силах вычеркнуть из памяти имени Элиота Крейна, то, вероятно, лишь потому, что соблазны, которые свели его с ума, едва не погубили и меня.
Пентакли, иллюминаты, Махариши, Гэндальф… некромантия стала частью Zeitgeist[38], частью тайного языка в противотоке культуры. От Элиота я впервые узнал о секретах Великой пирамиды, о загадках Золотого сечения и о лабиринтах Спирали. Это он рассказал мне про месмеровское учение о животном магнетизме (“Между небесными, земными и животными телами существует взаимная связь. Осуществляется эта связь посредством разлитой в универсуме, невероятно легкой жидкости. Она подчинена неким законам механики, нам до сих пор не известным”); он же рассказал о японском учении о четырех состояниях сознания: Мусин – состояние детской радости; Сисси, или Консуй-йотай – состояние транса или временной смерти; Саймин-йотай – состояние гипноза и Муген-но-Кё – когда душа способна покинуть живое тело и путешествовать в Скрытом мире. Он же, Элиот, открыл для меня и великих философов, по
