Родерик Грэм - Мария Стюарт

За один день, 8 июня 1553 года, двор съел двадцать три дюжины караваев хлеба, восемнадцать коровьих туш, восемь барашков, четыре теленка, двадцать каплунов, сто двадцать голубей, трех козлят, шесть гусей и четыре зайца — на сумму 152 ливра 4 соля и 12 денье. Неудивительно, что Марию порой тошнило от переедания. Счета Генриха II показывают, что расходы на нужды личного хозяйства составляли 74 982 ливра в год, хотя это лишь толика королевских расходов. Когда двор, или даже один член королевской семьи, переезжал — а это происходило постоянно — за ним ехала вся свита, составлявшая длинную череду охраняемых повозок.

Менее формальным образом, в сопровождении лишь нескольких личных слуг, Генрих навещал живописный замок Шенонсо, свой подарок Диане де Пуатье. Приобретенный Франциском I в 1536 году, Шенонсо стоял рядом с мельницей у моста через реку Шер, приток Луары. Личность Дианы де Пуатье отпечаталась здесь повсеместно, а портрет Дианы в облике богини-охотницы кисти Приматиччо был удостоен чести оказаться в королевской спальне. Диана приказала разбить сады во французском стиле, хотя впоследствии Екатерина Медичи добавила сад в итальянском стиле и построила мост через реку. Таким мы видим замок сейчас, но даже вместе с изменениями, внесенными Екатериной, Шенонсо по-прежнему — замок Дианы.

Генрих имел репутацию человека, смущавшегося во время беседы с дамами, но Диана говорила с ним как с мужчиной, и в Шенонсо он приезжал, не только чтобы навестить ее, но и выслушать ее советы. Он часто приезжал и в замок Ане, принадлежавший лично Диане и находившийся примерно в пятидесяти милях от Парижа. Замок построил в соответствии с ее пожеланиями Филибер д’Орме; он представлял собой одновременно храм Дианы и загородный дворец. Окружающее замок поместье было распланировано с неменьшим тщанием, и согласно Брантому «для короля то был земной рай — таинственные укромные уголки среди деревьев, предназначенные для любовных секретов, обширный зеленый ковер для охоты и верховой езды и гряда холмов, закрывавшая его от нескромных взглядов любопытных — поистине рказочный замок».

Мария и дофин часто посещали замок Ане, чтобы почувствовать себя свободными от строгих придворных правил и разыграть свидания, о которых они читали в «Амадисе». Здесь Диана наблюдала за учебой Марии и тактично наставляла ее в искусстве оставаться женщиной в агрессивном мужском мире двора Генриха II. Важно, чтобы мужчины считали себя средоточием власти, вершителями всех дел. Поэтому серьезных вопросов надлежало касаться лишь слегка, никогда не спорить и хвалить мужчину за те идеи, которые даже не приходили ему в голову, или за его твердость, когда он явно колебался. Обещание секса или же лишение его было самым слабым из орудий женщины, как обнаружила изгнанная леди Флеминг. Власть Дианы сосредоточивалась не в ее постели, но в ее уме, и она объясняла Марии, что именно интеллект, а не что-либо еще позволит ей взять власть в свои руки, когда она станет королевой-соправительницей. Мария может содержать собственный двор и получить долю власти над мужем, избежав жалкой судьбы самки — производительницы принцев и принцесс. Как правящей королеве ей уже не нужно будет манипулировать мужчинами, чтобы они выполнили ее пожелания, но достаточно будет приказать им. Поскольку быть правящей королевой означало возвращение в Шотландию, а королева-подросток об этом и не помышляла, то, к сожалению, принимала эти прекрасные советы с милой улыбкой, но пропускала их мимо ушей.

Екатерина конечно же стремилась взять воспитание королевских детей под собственный контроль, а Генрих, естественно, не желал нести расходы на содержание двора Марии. Шотландцы тоже не рвались платить за содержание отсутствующей королевы, ежегодные расходы которой составляли около 12 тысяч шотландских фунтов, почти половину всех доходов короны. Даже эта сумма не включала расходы Марии на лошадей и конюшни.

В конце концов Мария де Гиз убедила шотландцев продолжать выплаты, и 1 января 1554 года двенадцатилетняя Мария написала матери, что теперь у нее есть собственный двор и что она пригласила к обеду дядю Шарля, кардинала Лотарингского. Ему принадлежал решающий голос в ее воспитании, он был и ее духовным наставником. Мария присутствовала на мессе, которую он служил в ее часовне в сопровождении изысканной духовной музыки Жака Аркаделя. Однако Мария не получала от своих дядей никаких политических уроков. Они смотрели на нее просто как на ключ, который в один прекрасный день откроет семье Гизов путь к власти, carte d'entrée[24] к королевской власти.

Партия Гизов, и прежде всего Франсуа, герцог де Гиз, уже объединилась с Екатериной Медичи в своей враждебности к коннетаблю Монморанси, союзнику Дианы и фавориту Генриха II. Теперь, когда у Марии появился собственный двор, они могли использовать ее в открытых распрях. Кардинал Лотарингский всегда оказывался рядом с ней, чтобы дать совет, а благодаря этому вся семья Гизов усиливала свои и без того влиятельные позиции. Мария по наивности надеялась усидеть на двух стульях и уверяла мать в том, что и дяди, и Диана де Пуатье заботятся о ее интересах. Заставив признать свою племянницу совершеннолетней в возрасте «одиннадцати лет и одного дня», кардинал стал приводить в исполнение план по усилению влияния Гизов в Шотландии. Он был очень прост: поскольку Мария являлась теперь правящей королевой, отпадала нужда в Шательро, делившем полномочия регента с Марией де Гиз. Теперь Мария де Гиз могла править одна от имени дочери. Так как мудрый Генрих II совсем не доверял Шательро, он оказал плану поддержку, и в апреле 1554 года Мария де Гиз стала единственной регентшей. По совету кардинала Мария послала матери пустые листы со своей подписью: «MARIE». Эту подпись она ставила на протяжении всей жизни — всегда большими буквами и всегда с французским правописанием.

Во Франции Мария теперь могла сама выбирать себе опекунов, и никого не удивило, что она предпочла своих дядей Гизов и короля. Таким образом, семья Гизов по влиянию уступала лишь правящей династиии Валуа. Она написала матери: «Уверяю Вас, Мадам, ничто, от Вас исходящее, не будет мною обнародовано».

Траты Марии, однако, продолжали расти, а поскольку она и сама росла, ей требовались новые платья, в том числе и парчовые. Затем, к ужасу своей домоправительницы мадам де Паруа, Мария собралась отдать некоторые старые платья своим теткам, аббатисам монастырей Сен-Пьер и Фармутье, чтобы их разрезали и использовали как расшитые алтарные покрывала. Этот конфликт пришелся на конец 1555 года, и Мария рассказала о нем матери в письме от 28 декабря. Мадам де Паруа пришла в ярость, так как продажа обносков из королевского гардероба являлась одним из источников дохода королевских слуг. Мать или кардинал могли убедить Марию в том, что она — тринадцатилетний ребенок — превышает свою власть, но она знала, что правящей королеве нельзя противоречить. Поэтому она изложила свою версию истории как невинная сторона, оболганная прислугой, и мадам де Паруа после определенного нажима оставила свой пост. Первым случаем употребления Марией власти стал мелкий злобный выпад против беззащитной прислуги.