Виктор Розов - Удивление перед жизнью

Характер Кирилла был порывистый и порою непредсказуемый. Вот мелочь: приходит ко мне как‑то летом, и в руках у него две плошки с цветами. «Это откуда?» — спрашиваю я. «Шел мимо одного дома, окна открыты, на подоконнике цветы, я дотянулся и снял. Это тебе— ты цветы любишь». Я действительно любил с детства и люблю до сих пор цветы, развожу их на подоконнике. Но такой подарок!.. Нет, это не хулиганство, это озорство.

Однажды катались мы на байдарках и перевернулись, с хохотом стали барахтаться в воде, вытаскивая из носовой части байдарок свои пожитки. Кирилл стоял на пристани одетый празднично — белые брюки, белые прорезиненные полуботинки (роскошь тех лет), вышитая васильками рубашка — прекрасная работа его мамы. Он вскочил на перила и с криком: «За компанию!» — с размаху бросился в Волгу.

Один раз мы подрались, и так как он был сильнее, то пострадал я. Обиделся на него крепко. А через день я шел по улице и, можно сказать, нос к носу встретился со своим противником. Я отвел глаза в сторону, чтобы пройти мимо, не глядя на него. Кирилл загородил мне дорогу и — о кошмар! — упал на колени и произнес: «Извини меня!» Я в растерянности почти закричал: «С колен‑то хоть встань!» И все потекло, как прежде.

Погиб бесспорный талант. Кирилл писал. Писал стихи, рассказы, пьесы. Пьесы реалистические, фантастические, марсианские и африканские. Поэзию он любил страстно. В отличие от меня, он уже понимал Блока, Северянина, Пастернака, Хлебникова, Санникова, а я еще весь был в Пушкине, Лермонтове, Некрасове. Его читателями были возлюбленная, а позже жена Ирочка Златоустова и я.

Мы уже были взрослые, восемнадцатилетние, и работали в костромском ТЮЗе, который и основала группа молодежи под руководством режиссера костромского театра Николая Александровича Овсянникова. Какое было счастливое время! Нет, мы все жили бедно, но влюбленность в театр, увлечение спортом, Волга и конечно же буйство молодых сил делали нас счастливыми. Кирилл был хорошим артистом — целиком художественная натура. Ирочка Златоустова, вдова Кирилла, тоже участница костромского ТЮЗа, стала хорошей актрисой и чтецом, главным образом, чтецом. И к тому же отличным. Недаром вывешивались персональные афиши ее чтецких вечеров. Я не видел Иру несколько лет, она живет в Ленинграде, там же и их сын Саша, родившийся за год до войны. Видел его только совсем юным, а потом потерял из виду. Знаю, что хороший ученый. В последнюю нашу встречу с Ириной Владимировной в Ленинграде я попросил у нее стихотворение Кирилла, и она передала мне военное письмо, разрешив напечатать стихи из этого, может быть, последнего письма Кирилла. Оно помечено 5 июня 1942 года.

В час весенних обновленных пятенВ мягких лапках бархатной лозыПо — особенному дорог и понятенМилых писем ласковый язык.Я читаю: любишь, беспокоясь.Осторожно чувства бережешь.Каждой букве стягиваешь пояс,Чтобы в строчках я не видел дрожь.Дорогая, не волнуйся очень,Жди меня! Покрепче жди и верь:Я пройду туманы этой ночи,Постучусь в твою родную дверь.Чувствую: в ресницах темных кроясь,У тебя сейчас сквозит слеза, —Я приду и сразу успокоюсь,Заглянув в глубокие глаза.И опять все потечет, как раньше:Вечер… Волги ясное лицо…Снова месяц — ветреный обманщик —Будет видеть губы и крыльцо…А пока… пока я получаюОт тебя заветное письмо,Облака задумчиво качаютЛиловато — розовой тесьмой.И святую ненависть подъемля,Я иду сквозь вечер голубойЗа тебя, за Сашу, и за землю,И за Волгу в свой последний бой!Ты пойми и отнесись как надоК этим строчкам. И когда‑нибудьВ переплетах дремлющего садаМы с тобой помянем эту жуть.Даже если страшной телеграммойОборвется белая тесьма,Ты узнаешь апофеоз драмыИз официального письма…Сердце злым отчаяньем не трогай,Не порежь об лезвие потерь!Привыкай к плохому понемногуИ совсем… и до конца не верь!Подожди! Ведь мы так долго ждали!На войне всегда не без чудес —Может быть, еще поднимут далиДымчатые полосы завес?И опять все потечет, как раньше:Поцелуи, милое лицо!А судьба? Судьба простой шарманщик:Попугай… билетики… кольцо…

Попугай вытянул трагический билет: Кирилл Пржевуский был расстрелян в воздухе немцами, когда наши неудачно выбросили десант под Элистой.

Я никогда не бывал в тех краях. Говорят— унылая степь. Много, очень много лет спустя я поехал в Астрахань. Мы прошли Волгоград, Черный Яр… Вечерело. Вдруг я почувствовал себя нехорошо, внутри начала расти тревога. Казалось, теплоход движется под гору. Река наклонилась, и он спускается куда‑то вниз, в пропасть. Сумерки стали сгущаться с неестественной быстротой. Все темней и темней, тревожней и тревожней. Может быть, у меня начинается очередной спазм сосудов сердца?.. А откуда эта тревога и в ушах — как будто далеко бьет канонада?

И я вспомнил Кирилла Пржевуского, моего друга детства и юности. Здесь, по правую руку от меня, вдали, степи Элисты… Там лежит он… Я сейчас близко от него. Как бы огромной тенью прошла его фигура вдоль пологого берега, головой упираясь в поднебесье. Вырезались из памяти куски жизни, связанные с ним, как будто бы их кто‑то выстригал ножницами. И пароход пошел ровнее, сумерки стали рассеиваться, тревога уходила прочь. Я сидел на палубе, смотрел вдаль и думал о нем. Его нет, а я вот тут еду куда‑то. Один, совсем один — одинешенек. А его нет. Потом и это чувство уплыло. Я пошел в каюту к жене и детям.

Стали налаживать вечерний чай. Хорошо. А минуту назад я был совершенно один.

В 1964 году в Москву приезжал один известный западногерманский писатель. В Доме литераторов на улице Герцена московские писатели устроили ему сердечный прием. Зал был полон народу. Было шумно и дружно, и вопросы сыпались наперебой. Как говорится, контакт с буржуазным писателем был полный. В разгар споров со стула поднялся незнакомый мне мужчина, видимо прозаик или переводчик, и спросил:

— Скажите, господин N, вы, кажется, воевали на территории Советского Союза?

Наступила тишина. Контакты разомкнулись. Пауза продолжалась и казалась нестерпимо долгой. Демон отчужденности плыл по залу.

— Да, — негромко ответил N.

Ну и все! Ну и будет! Люди вновь хотели вернуться к спору. Но стоявший мужчина продолжал:

— Не могли бы вы сказать, на каком участке фронта вы были?