Виктор Розов - Удивление перед жизнью

Правда, план наш осуществился не полностью. В Вашингтоне, где мы утверждали его в госдепартаменте (мы являлись гостями именно этого учреждения), нам не советовали совершать весь путь, а сократить его наполовину, так как ехать надо семь суток, а в нашем распоряжении всего один месяц, да и дорога после Денвера становится однообразной. От Сан — Франциско до Денвера — да, стоит. Там и Сьерра — Невада, и Колорадо, и каньоны, — словом, скучно не будет, и ехать всего трое суток.

Железные дороги в Америке вымирают. Остались они для несрочных грузовых перевозок, а пассажиров отняли автомобиль и аэроплан.

Аэродвижение в Америке вообще похоже на наши пригородные поезда. Все бегут, вскакивают в самолет, чуть ли не догоняя его на бегу и подпрыгивая в воздух, чтобы зацепиться хотя бы за шасси. Целые потоки людей. Голоса дикторов объявляют рейсы без передышки. С аэродрома имени Кеннеди в Нью — Йорке самолеты взлетают каждую минуту — только с одного аэродрома. Едешь по взлетной полосе, а сзади — батюшки! — уже гонится за тобой другой, да, оказывается, и ты настигаешь кого‑то. Слава Богу, он уже оторвался от земли, смылся с дороги. Скорей, твоя очередь, а то сзади наступают. Джентльмены бегут, тащат в одной руке прямо на плечиках — вешалках свои костюмы, в другой — начищенные полуботинки. Прыг в самолет, повесил костюм, сунул под кресло ботинки, раскрыл газету. Глядь, посадка — вылезай. Схватил пожитки, топ — топ по трапу — и бегом. Едет куда‑то по делам, живо переоденется, переобуется — не тратить же время и деньги на чистку ботинок и глажку одежды, а явиться надо хорошо одетым, комильфо, по одежке встречают, это уж точно! А главное — темп, не трать времени.

Ох, лихо все вертится в Америке, лихо, прямо караул!

Так вот видел я Американский континент в разрезе.

Пустынный железнодорожный вокзал в Окленде, куда мы автобусом доехали из Сан — Франциско. Тащимся по голому перрону, катим перед собой на тележках свои пожитки, и кажется — одни мы хотим произвести какой‑то непонятный и никому не нужный эксперимент, испытать то, что испытывали почтенные жители Америки прошлого века. Ехать поездом — причуда, даже немножко стыдно: что это, мол, с ними, из какой глухомани вылезла сия преподобная троица! И состав‑то всего из четырех вагонов (у нас из Москвы до Костромы штук шестнадцать — и всегда набитых под самую крышу).

Подходим ближе. Вагон тусклый, поношенный, никому, бедняга, не нужный — бывший рысак, ставший дохлой клячей, на которой возят от случая к случаю разный хлам. Соседей нет начисто, отчего делается совсем уныло. Куда мы залезли, куда нас понесла нелегкая! Зря, зряшная выдумка. Стою в одиночном купе, оглядываюсь и думаю: ох и злятся, наверно, на меня Лурье и Катаев — ведь это я первый сказал «э!».

Полки пока не видно, шарюсь в ее поисках. В Америке до лешего всяческих технических причуд, от которых мы не раз и страдали.

Кажется, в Хьюстоне в наимоднейшем отеле «Шаритон — Линкольн» стояли у кровати какие‑то огромные распроклятые часы, циферблат которых, как перламутровой инкрустацией, был осыпан кнопками. Зачем они— кто знает! Но любопытство— инстинкт здоровый, и, конечно, надо эти кнопочки нажать, посмотреть, чем еще нас порадует Америка.

Утром рано стучится в мой номер Фрида Анатольевна.

— Пардон, я сейчас накину что‑нибудь сверху.

Накинул, открыл дверь. За дверью снятая с креста женщина.

— Что случилось? Скорей садитесь. Не надо ли воды?

— Не надо, — произносит Фрида с пугающей интонацией. — Виктор Сергеевич, я провела страшную ночь… Эти проклятые часы… Если вам не трудно, пройдем ко мне.

Входим к Фриде. По всей комнате следы тяжелой ночной бессонницы. Часы завернуты в два одеяла и закрыты подушкой. Гора! И из подножья этой горы — как будто сейчас начнется извержение вулкана: у — у-у, у — у-у, р — р-р, трр — трр — трр… Зловеще, глухо, нагло, определенно…

Оказывается, назначение этих кнопок крайне просто. У каждого часа около каждой минуты нажал — во столько тебя и разбудит этот будильник. Но американское коварство заключается не только в том, что будильник, зазвенев, не перестает трещать, как в конце концов поступает всякий порядочный его собрат, а эту адскую машину полагается еще выключить, иначе звон может продолжаться до бесконечности. И надо знать, как выключить. Но и эта ловушка садисту — изобретателю показалась недостаточной. В условный час, когда механизм под действием кнопки срабатывает, раздается нежный звоночек: длинь — длинь. Вы встаете, отклюиаете звон и, сладко потягиваясь, шествуете в туалет. Но если вы не отключили звона, через короткий промежуток машина, думая, что вы не услышали ее нежного голоса и не проснулись, игриво повторяет свое «длинь — длинь», но уже с некоторой настойчивостью и усиленной громкостью: длинь — длинь — длинь. Если же вы и в этом случае не хотите покидать теплые объятия Морфея, любезная машина усиливает звон и его длительность.

Любопытная Фрида Анатольевна ткнула пальчиком, так, для интереса, в кнопку на 2 часа 7 минут— и в 2 часа 7 минут ночи машина начала работать. Фрида, конечно, сразу услыхала «длинь — длинь», и ей даже понравился этот чудный малиновый звон. «Нет, милы все‑таки эти американцы, — подумала она. — Какой нежный звоночек придумали, не то что у нас — Второго часового завода, тарахтит, как будто не человека будит, а слона в зоопарке». Но «длинь — длинь» звякнул снова. «Мило», — опять подумала Фрида и натянула одеяло на голову. Длинь — длинь- длинь — длинь. Так. И долго это будет? Опять — длинь — длинь- длинь — длинь — длинь. Фрида встала. И началась ночная, не видимая чужим взорам битва женщины с будильником. Человек и машина. Фрида металась по комнате, нажимала все кнопки двумя руками, а чудовище орало благим матом, гудело, рычало, лаяло, било в колокола. И только под утро, завернув его во все мягкое и теплое, Фрида Анатольевна присела на кончик кровати. Дождавшись пристойного времени, она двинулась ко мне.

Я раскутал врага, раздел его донага и ударил кулаком. Каждый знает, что это лучший способ борьбы с машиной, будь то телевизор, радио, холодильник или велосипед. И, представьте, часы замолчали. Видимо, я попал в солнечное сплетение.

Дорогая Фрида, я совсем не хочу выставить такого хорошего друга, спутника, такого блистательного переводчика и неутомимого нашего помощника в смешном свете. Может быть, я все спутал и это было не с вами, а с Катаевым, Граниным или даже со мной, — не в этом дело. Со мной уж точно было подобное.

Залез я в ванну в каком‑то очередном «Шаритоне». Груда полотенец, простынь и кнопок. Думаю: зачем это столько всяких вытиралок? Видимо, одна для правой ноги, другая для левой, третья для уха, четвертая… И кнопки заинтриговали. Осторожно нажал одну, и на меня сверху обрушился горячий самум пустыни — чуть не задохнулся! Слава Богу, живо отбился, утихомирил. Нажал другую — и в ноги ударил ледяной ветер. Ай! Я запрыгал по ванной комнате и в чем мать родила выскочил в номер. Хорошо еще, что не ставят в отелях машин для игры с тобой в шахматы, для состязаний в боксе, для убаюкивания тебя похлопыванием по лопатке пластмассовой ладонью.