Анатолий Кожевников - Стартует мужество

 — Это был обычный полет или специально для меня?

 — Самый обычный и даже не полный, — ответил я, — не успел выполнить и одного комплекса.

 — А что, курсанты получают большую нагрузку?

 — Курсанту даем пять-шесть полетов по кругу и один в зону. Причем в зоне выполняется не один комплекс, а четыре, некоторые фигуры — по нескольку раз, для лучшего усвоения.

 — И сколько же времени бывают в зоне курсанты?

 — По двадцать пять — тридцать минут, а мы с вами летали около десяти.

Больше Львов ни о чем не спрашивал. Он просидел на старте до конца полетов, молча наблюдая за работой курсантов.

 — Все же у вас здесь, в этом кажущемся хаосе, есть свой авиационный порядок, — сделал он заключение.

 — О каком хаосе вы говорите? — спрашиваю Львова.

 — А как же… курсанты иногда обращаются к технику не по уставу, не всегда встают, когда с ними говорит старший…

Строевого капитана смущало многое. Сидящему в кабине самолета курсанту дает задание инструктор. Старший стоит, а младший сидит, да еще пристегнутый ремнями. С точки зрения Львова — непорядок. Во время подготовки самолета курсанты просто разговаривают с техником, потому что некогда каждую минуту обращаться к нему по всей форме. Как умел, я объяснил Львову, что все эти «нарушения» не подрывают субординацию и не снижают дисциплину. На старте вообще не слышно команд, но каждый совершенно точно выполняет свои обязанности, а приказания часто подаются сигналом или только жестом старшего.

Очевидно, мне удалось убедить капитана.

После посещения полетов и воздушного крещения на истребителе он изменил свое отношение к курсантам. Нет, он не снизил требовательности, но стал проявлять больше заботы.

Вместо откомандированного к новому месту службы Ковачева командиром нашего отряда был назначен капитан Кузьмин. С его приходом изменилась и подготовка инструкторов. Он ввел личный час тренировки на боевых самолетах, ставя задачи, приближенные к боевой действительности. Будучи большим мастером воздушного боя и любителем малых высот, Кузьмин поднимал весь отряд и в плотном строю водил на бреющем полете. Мы с рокотом проносились над просыпающимися станицами, затем по сигналу «Разойдись» парами откалывались от общего строя, направляясь в зоны свободного воздушного боя.

Мы с Нестеренко уходили в свою зону крутым боевым разворотом и начинали учебный бой. Дрались упорно, тактические приемы рождались здесь же и преследовали одну цель — зайти в хвост самолета «противника». Нестеренко — этот настоящий богатырь — упрямо шел в лобовую атаку и сворачивал лишь в самый последний момент. Сейчас, когда за плечами большой опыт учебных и настоящих боев, я понимаю, что мы случайно не сталкивались в этом хаосе никем и ничем не предусмотренных маневров. Но и теперь я отдаю должное командиру: он делал важное дело, давал нам боевую закалку, прививал смелость и решительность. Не его вина, что не все правильно понимали это доброе начинание.

Выполняя полет с курсантами, мы стали снижаться до бреющего, отступая от учебной программы, то есть начиналось воздушное хулиганство. Мы «атаковали» катера, пилотировали на предельно малых высотах. А однажды мне пришла в голову мысль пролететь в щель, которой начинался ров старого турецкого вала. Закончив пилотаж с курсантом Юзефовичем, я снизился в сторону Азова и от Дона нацелился в гирло рва. На предельной скорости машина понеслась к высокому обрыву. Когда до него осталось не более ста метров, шевельнулась мысль отказаться от своего замысла. Но в следующее мгновение уже промелькнули справа гребень вала, слева — прилепившаяся над рвом белая мазанка.

Это была рискованная, нелепая затея, лихачество. Однако в то время я торжествовал победу, не понимая, что и себя попусту подвергал опасности и подавал дурной пример курсантам.

За такие трюки, если бы узнало начальство, полагалось строгое взыскание. Но обстоятельства сложились так, что о своей проделке мне пришлось самому доложить командиру эскадрильи. Как раз в это время в соседней пилотажной зоне потерпел аварию инструктор Казаков: его самолет вошел в отвесное пикирование и, не подчиняясь управлению, врезался в Дон. Казаков с курсантом спаслись на парашютах, но на их головы пало обвинение в воздушном хулиганстве над Азовом, то есть им приписали то, что сделал я. Тут уж мне ничего не оставалось, как пойти к командиру и чистосердечно признаться, чтобы оправдать товарища.

Сейчас, много лет спустя, вспоминаю все эти «художества» не без стыда. Но, как говорится, из песни слова не выкинешь.

После того случая со мной несколько часов беседовал начальник школы полковник Кутасин, только что заменивший Оковина. Удивляюсь его такту, терпению и человечности.

 — Ты пойми, — говорил он, — что курсант во всем берет пример с инструктора, копирует его, конечно, если его воспитатель пользуется авторитетом. Ты с курсантом летаешь по рвам, какой пример ему подаешь? Полетит он самостоятельно и тоже начнет бравировать. А у него еще ни опыта, ни умения. Погибнет. И ты будешь виноват в его смерти. Стране нужны умелые, дисциплинированные летчики, а не лихачи, которые гробят и себя, и технику.

Я сидел в кабинете начальника подавленный, готовый провалиться сквозь землю. Как-то незаметно полковник вызвал меня на откровенный разговор, стал расспрашивать о семье. Я начал говорить и почувствовал некоторое облегчение. Рассказал, как мой отец служил солдатом в лейб-гвардии, о его необыкновенной физической силе, о том, что воевал он в команде разведчиков и вернулся с германской войны с тремя наградами. В гражданскую он дрался за Советскую власть. Мой дядя — Сергей — плавал матросом на броненосце «Потемкин», а во время революции был активным чекистом в Красноярске. Другой дядя — Иван — воевал в отрядах Лазо и погиб в Забайкалье…

Полковник внимательно слушал меня, а когда я кончил, задумчиво сказал:

 — Люди головы своей не жалели, на смерть шли за Советскую власть, чтобы ты мог в небо взлететь. Не забывай об этом… Летаешь ты уверенно, станешь отличным летчиком. Поработаешь в школе еще год, подтянешься с дисциплинкой — пошлю в строевую часть.

Угадал он мою заветную мечту.

 — Ну что? — бросился ко мне Нестеренко, как только я вернулся в лагерь.

 — Не спрашивай…

 — Взыскание получил?

 — В том-то и дело, что даже не ругал. Он так поговорил со мной, что всю жизнь буду в неоплатном долгу перед ним.

О многом я передумал тогда: о жизни, о своей профессии. Мы подолгу разговаривали с Нестеренко и часто приходили к выводу, что не тем занимаемся. В самом деле, вылетим, пройдем бреющим, разгоним коров по всему Дону, покувыркаемся в зоне — только и всего. Атак по-настоящему не отрабатываем, о тактике группового воздушного боя понятия не имеем. А ведь мы — истребители. Страна в кольце врагов. Гитлер все больше звереет, от него всего ждать можно. Надо готовиться.