Анатолий Кожевников - Стартует мужество

 — Я сказал: «Летчики, становись». А вы еще не летчики…

Мы вышли из строя, испытывая горечь тяжкой обиды. Он и курсантов терпеть не мог, называл их не иначе как «сапогами». Приходилось утешаться поговоркой — «в семье не без урода». А в целом «семья» была хорошая. Старые инструкторы отличались корректностью, относились к нам сердечно и уважительно, а с Киселевым мы по-настоящему подружились, и он, как старший брат, делился с нами знаниями, опытом.

Вскоре большинство старых инструкторов перевели во вновь сформированные эскадрильи на должности командиров звеньев. Меня же назначили во второе звено вместо Мартынова. Инструктором первой группы стал выпускник второго отряда Николай Нестеренко. Мы знали друг друга, но не близко, а тут подружились. Нестеренко оказался замечательным товарищем и отличным летчиком, мы с ним соревновались в полетах, выполняя по семьдесят — восемьдесят посадок в день.

Инструкторская работа настолько захватила нас, что мы даже не замечали нечеловеческую нагрузку. Хотелось летать и летать. А наши товарищи из строевых частей писали, что летают в лучшем случае по два раза в день. Они завидовали нам.

С приграничных аэродромов сообщали, что живут хорошо, но чужие кони почти каждый день топчут наши посевы. Это означало, что фашистские самолеты нарушают границу. А Рогачев однажды написал: «Увидел, значит, я черного коня, ну, думаю, поймаю и приведу домой. Погнался за ним с арканом. Я за ним, он от меня; сколько ни гнался, так и не мог догнать, мой конь оказался слабее, а новую породу только обещают». Говоря о немецком «коне», Рогачев имел в виду истребитель типа «мессершмитт». Сам же он «скакал» на И-16.

 — Неужели наши самолеты хуже? — недоумевал Нестеренко.

 — Наверное, опыта не хватило, — попытался оправдать нашу машину Киселев.

Я вспомнил знаменитого летчика Грицевца, беседовавшего с нами в Чите. Он утверждал, что И-16 превосходит «мессершмитта», что это лучшая в мире машина. Как же так? Кто же прав?

Прошло немало времени, прежде чем я смог ответить на эти вопросы. Оба были правы: истребитель типа «мессершмитт» в 1941 году был уже не тот, что в 1936, ушел вперед. А наш И-16 оставался почти в прежнем качестве.

 — А почему нам не говорят данные немецких самолетов, неужели это секрет? — спрашивал Нестеренко.

 — Когда-нибудь узнаем, а пока поосторожнее с этим письмом, — предупредил Киселев. — Узнают, будут таскать, скажут, восхваляете германскую технику.

 — А все же там, на границе, интереснее. Одно только и утешает, что летаем здесь, сколько хотим, — сказал я товарищам.

 — Конечно, интереснее, — согласился Киселев. — Да и в случае заварухи они первыми вступят в бой. А мы будем здесь воздух утюжить.

Киселев помолчал, потом добавил:

 — Правда, и у нас есть свои радости. Знаете, как приятно увидеть курсанта, которого ты сделал настоящим летчиком. Вот начнете выпускать самостоятельно, сами испытаете…

Это счастье нам довелось вскоре почувствовать. Наши ученики один за другим начали вылетать самостоятельно. Действительно, ни с чем не сравнить чувства, которые испытываешь при выпуске обученного тобой курсанта в первый самостоятельный полет. Здесь и ответственность, и любовь, как к самому близкому человеку, и гордость за ученика — все сливается воедино.

После того как мы с Нестеренко выпустили в воздух своих первых питомцев, нас перестали называть молодыми.

Однажды, когда я сидел на старте, наблюдая за полетами, на аэродроме появился капитан Львов. Он долго и внимательно следил за работой курсантов на земле, за полетами, то и дело просил объяснить ему авиационные термины и значение отдельных действий. Потом подошел к руководителю полетов и сказал:

 — Курсанты жалуются на усталость после полетов. Я бы хотел сам слетать с инструктором, чтобы удостовериться, насколько это трудно.

Руководитель полетов, увидев на заправочной мой УТИ-4, вызвал меня и приказал:

 — Полетите в зону с капитаном. Задача: показать пилотаж, больших перегрузок не создавать.

Мне, недавнему курсанту, поручали лететь с грозным капитаном Львовым. Это говорило о том, что опытный летчик верит в меня.

 — Перед вылетом проинструктируйте капитана, — сказал руководитель полетов, — как вести себя в самолете, как пользоваться парашютом.

 — Разрешите выполнять? — Я не мог скрыть своей радости.

 — Выполняйте… Пилотаж над центром аэродрома.

Идя к самолету, я не без некоторого злорадства думал, что сейчас покажу пехотному капитану, что пилотаж есть серьезное испытание физических и моральных сил.

 — Почему командир говорил о парашюте? — спросил, подходя к самолету, Львов.

 — А вдруг прыгать придется.

Львов не подал виду, что волнуется, однако стал сосредоточенным и серьезным. Может быть, сейчас он и отказался бы от своей затеи, но от такого шага его удерживало самолюбие.

«Сейчас я тебе покажу, что такое пилотаж!» — ликовал я. Начал с того, что рассказал, как пользоваться парашютом, припомнил несколько аварийных случаев, о которых слышал от старых летчиков, в общем, как умел, нагонял на Львова страху. Но капитан оказался не робкого десятка. Он внимательно слушал и сохранял спокойствие. Даже попытался ободрить меня, сказав, что однажды уже летал, правда, на пассажирском самолете.

 — Имею и один прыжок с парашютом, — с гордостью показал капитан значок парашютиста.

 — Очень хорошо, — сказал я, усаживая пассажира в заднюю кабину. Проверив крепления его привязных ремней, тоже занял свое место в машине.

После взлета набрал скорость несколько больше положенной и сразу же ввел самолет в восходящую спираль. На высоте тысячи метров выполнил комплекс фигур высшего пилотажа. Оглянувшись на заднюю кабину, я увидел вместо краснощекого, уверенного в себе капитана беспомощного, с пожелтевшим лицом незнакомого человека. Неужели это железный Львов? Я забеспокоился и немедленно пошел на посадку.

Зарулив самолет на заправочную и выключив мотор, снова оглянулся. Мой пассажир сидел в прежней позе. Жив ли он? Товарищи помогли ему вылезти, а точнее — вытащили его из кабины и положили в тень под крыло самолета. Прошло не меньше часа, пока Львов пришел в себя и встал.

 — Сколько времени мы были в воздухе? — задал он первый вопрос.

 — Это нужно узнать у хронометражиста, — ответил техник.

 — А где летчик?

 — На старте.

Львов неуверенной походкой направился ко мне. Я не мог удержаться от смеха, глядя на его помятый вид. Это был уже не тот Львов, который два часа назад явился посмотреть на легкую, как ему думалось, работу летчиков. Он подошел ко мне и сел рядом на скамейку.