Машина Времени. Полвека в движении - Михаил Михайлович Марголис
А у этих молодых людей середины 80-х в массе своей возникла какая-то зависть по отношению к нам, которая очень подстегивалась самиздатовскими и перестроечными журналистами. Мол, ребята из клубов и лабораторий – истинные рокеры, а «Машина» и ей подобные – продавшиеся. Непонятно, правда, кому и за что? Помнишь историю, как в московской рок-лаборатории написали письмо в ЦК партии? Типа мы, молодые, прогрессивные энтузиасты рок-движения, просим отобрать аппаратуру у толстых, зажравшихся, вроде Стаса Намина и «Машины Времени», и отдать нам. То есть люди дошли просто до элементарного «стука». И ведь в числе прочих это было подписано Темой Троицким, Сашей Липницким. Мы таких вещей никогда не делали.
В молодости нас по четырежды в год «закрывали», мы по 2–3 месяца сидели без работы, выдерживали сраные худсоветы, читали критические статьи о «Машине», но и мысли не возникало накатать «телегу» в партийные органы, например на «Веселых ребят». Просто у нас головы устроены по-другому. Все, чего мы в конце концов добились, мы добились сами. Хотите стать лучшими – становитесь. Делайте свое дело. Только не за счет других».
Письмо инициативной группы Московской рок-лаборатории в Отдел пропаганды и агитации МГК КПСС появилось весной года. Среди его подписантов помимо Троицкого и Липницкого значились и такие не последние рок-герои, как Петр Мамонов, Александр Ф. Скляр, Василий Шумов, даже вечный радикал Сергей Жариков из «ДК». Непосредственно о «МВ» в письме не говорилось, но в некоторых абзацах текста легко улавливались намеки на определенные коллективы и организации, к которым относилась и «Машина времени».
Вот характерные выдержки из лабораторской «телеги»: «Много лет люди, работавшие в концертных организациях, были монопольными владельцами и хозяевами сферы популярной музыки. Существующие в этой сфере принципы взаимоотношений между администрацией концертных организаций, средствами массовой информации (радио, ТВ, пресса) гарантировали богатым людям бесконтрольное господство и процветание. Создание лаборатории сильно подорвало это господство, ибо на сцены учреждений культуры г. Москвы вышли люди, чья творческая одаренность была вне конъюнктурно-коммерческих ограничений. Рок-лаборатория вывела на официальную сцену отечественную рок-музыку – новый самобытный жанр, с которым теперь стало необходимо считаться профессионалам. Молодая музыка стала конкурентоспособной.
Кроме того, статус, полученный лабораторией в декабре 1986 года, поставил её в приблизительно равные условия по организации концертной деятельности. Для людей, являющихся «хозяевами» профессиональной рок-сцены, лаборатория стала представлять реальную угрозу их благополучию, ибо, помимо всего прочего, давала возможность музыкантам самим быть хозяевами своей творческой судьбы, заинтересованно и благожелательно решала их проблемы…
…В результате чего происходит реальное «удушение» лаборатории бесконечной волокитой по открытию счета, нерешению вопросов по размещению коллективов на базах, приобретению аппаратуры и т. д.».
Перемены в стране происходили тогда столь молниеносно, что конфликтная тема «отцов и детей» русского рока быстро потеряла актуальность. И рок-лаборатория через несколько лет уже стала никому не нужна. И «Машина» еще раньше покинула рассыпавшийся Росконцерт.
«Где-то к 1989-му, с развитием перестройки, Росконцерт сдулся, – объясняет Макар. – Появились кооперативы. Артисты получили возможность работать не через госконтору, а сами по себе. Мы так и поступили, забрав с собой из Росконцерта Валерия Ильича Голду. Он остался нашим директором, поскольку много нам помогал и по-человечески импонировал».
«Росконцертовское десятилетие, наверное, самое насыщенное и сложное время в истории «МВ», – считает Кутиков. Работать профессионально и находиться в андеграунде – две большие разницы. Постоянные худсоветы, достачи по репертуару, ограничения по гастролям, отсутствие денег. Все это продолжалось у нас практически до 1990 года. В момент ухода из Росконцерта я с женой и только что родившимся у нас ребенком жил в обычной однокомнатной квартире. Первую свою машину, подержанную «восьмерку», купил только в 89-м».
В том же 1989 году «Машина» отметила свое 20-летие сейшеном в лужниковском Дворце спорта, оказавшимся последним значительным событием в группе для прошедшего с «МВ» большую часть ее росконцертовского пути клавишника Александра Зайцева. Перед следующим днем рождения коллектива, к которому приурочили несколько концертов «Машины времени» в другом столичном Дворце спорта в Сетуни, Зайца уволили за продолжительную бытовую неадекватность и пофигизм. Для «машиновского» блондина это стало закатом карьеры и фактически нормальной жизни, для «Машины времени» – началом очередного этапа ее истории.
«На стыке 80-х и 90-х мы работали очень интенсивно, не вылезали из гастролей, давали по 15–20 концертов в месяц и играли здорово, – рассказывает Макаревич. – Я сейчас порой слушаю наши записи тех лет и замечаю, что у нас была хорошая сыгранность. Мы, что называется «попадали вместе», а это для группы крайне важно. И никакого кризиса «Машины» я не ощущал. Просто настал день, когда у нас наглухо исчез Заяц. С ним и прежде такое случалось, за что он строго наказывался. Но без толку. Как-то Саша пропал на неделю, затем еще на неделю, в следующий раз – практически на месяц. А тут, в преддверии важного для нас выступления в Москве, он исчез совсем недолго. Я понимал, что к нужной дате Зайцев может и не появиться. Где его искать неизвестно и концерты, которых мы столько ждали, сорвутся.
В общем, я позвонил Подгородецкому и Маргулису с предложением помочь нам. С Женей мы не играли с 80 года, с Петей чуть меньше, но перерыв тоже был солидный. «Привет! – говорю. – У нас такая история, пропал Заяц, а концерт во Дворце спорта вот-вот, может, вы подключитесь по старой памяти?» Я почувствовал, что они страшно рады моему предложению. Мы ведь не были врагами, а тесно не общались в 80-е, потому что некогда было, все время по гастролям мотались. Они к нам приехали. А за полчаса до концерта все же нарисовался и Саша. Но это уже ничего не меняло. Он был уволен из команды. А с Маргулисом и Подгородецким мы сыграли тогда клево, получив огромное удовольствие. Это ж такой акт, сродни половому, когда вдруг по ходу концерта вспоминаются какие-то нюансы, присущие только данным музыкантам. На тебя накатывает ностальгия, на них тоже. В результате мы играли лучше, чем обычно. Не знаю, насколько хорошо все звучало в зале, но на сцене мы кайфовали. И тогда я предложил: «Может,
