«Крот» в генеральских лампасах - Владимир Матвеевич Чиков
Отказался Поляков и от использования подобранных цэрэушниками мест постановки сигналов в непосредственной близости от американского посольства. Заявив об этом Джону, он взял листок бумаги и нарисовал на нем новые места расположения тайников: один из них обозначил при входе в Парк культуры и отдыха имени Горького, второй — на улице Арбат с использованием магнитного контейнера, третий — недалеко от Военной академии имени Дзержинского. Сделав пояснения к схемам мест закладки тайников и увидев на столе книгу и какие-то предметы, он неожиданно спросил у Джона:
— А это что еще лежит перед вами?
— Это тоже все ваше. Вот таблетка цианистого калия. По внешнему виду и форме она, как видите, ничем не отличается от прочих медицинских таблеток и потому не нуждается в маскировке. — Затем Мори взял книгу и, показывая ее Топхэту, сказал: — А это энциклопедия о любимом вами увлечении — охоте. Во внутренней полости обложек находятся письма-прикрытия. Кроме того, вам даются к фотоаппарату дм вертикальной и горизонтальной съемок две приставки и одна катушка с защищенной фотопленкой, которая рассчитана на специальное проявление. Какое именно, в ЦРУ сказали, что вы как разведчик знаете.
— Да, я это знаю. А где же копировальная бумага? Может, она в больших конвертах, которые я передавал вам раньше?
— Да, эти пять конвертов ваши. Внутренняя поверхность их обработана и предназначена для тех же целей, что и копировальная бумага.
— А магнитные контейнеры вам передали?
— Нет. Мне сказали, что вы можете изготовить их в Москве при помощи якобы известных вам подручных средств и материалов. А теперь о разведзадании.
— Но вы же говорили, — прервал американца Поляков, — что оно есть на микропленке, которая закамуфлирована в шариковой ручке.
— Да, это так, — согласился Мори. — Я хочу лишь пояснить, что ЦРУ на первое время ставит перед вами задачу глобального масштаба: определение военно-экономического потенциала СССР, объема ракетостроения и все, что касается Вооруженных сил России и вашего ГРУ. В случае острой необходимости можете связаться с сотрудником ЦРУ по телефону, номер которого указан на той же микропленке. При этом надо назвать словесный пароль: «Шестьсот семь. Мэдисон-авеню». Он дается вам на тот случай, если потребуется срочно сообщить, что вы опять выезжаете в длительную служебную загранкомандировку…
Джон вдруг задумался, припоминая, что еще надо сообщить отъезжающему агенту, но, не вспомнив ничего, вынул из кармана пачку стодолларовых купюр и, подавая ее Топхэту, сказал:
— Это вам премиальные от ФБР за хорошую работу с нами. И будьте осторожны в их трате. И здесь, в Нью-Йорке, и там, в Москве.
На этот раз Поляков взял доллары без каких-либо оговорок. Но не прошло и минуты, как он начал сожалеть, что взял их, показав свою жадность перед американцем. Несколько секунд он сидел в оцепенении, потом стыдливо бросил косой взгляд на Джона Мори. Тот смотрел на него задумчивым, долгим взглядом, то ли припоминая, не упустил ли он что-то, то ли сожалея о своей последней встрече с «драгоценным камнем» в истории американской контрразведки. Решив, что все вопросы оговорены, Джон неожиданно быстро и с пафосом заговорил:
— Не поминайте меня лихом, мистер Поляков. Хочу верить, что наши встречи пойдут вам на пользу. И вы поверьте мне, что я кое-чему научился у вас. Прежде всего, вашему высокому профессионализму и вашей преданности избранной профессии. Между прочим, мне понравилось, с каким упорством вы отстаивали необходимость своего возвращения в Советский Союз, хотя лично я спал и видел, что вы навсегда останетесь в Америке и мы вместе будем работать в Вашингтоне в ФБР. И последнее, что хотелось бы сказать: я очень высоко оцениваю ваше плодотворное сотрудничество с нами и весьма сожалею, что оно так быстро закончилось.
Полякову пришло в голову, что его американский оператор прощается с ним навсегда. Отогнав этот помысел прочь, он с уксусной улыбкой посмотрел на Джона Мори и сказал:
— Пути господни, мистер Джон, неисповедимы. Кто знает, может быть, мы еще и встретимся где-нибудь.
Вспомнив о предстоящем прощальном ужине со своими коллегами по работе в Военно-штабном комитете, а затем и в самой резидентуре, он извинился перед Джоном, поблагодарил его за взаимопонимание и поспешил в свое представительство.
После а-ля фуршетов в ВШК и резидентуре Поляков вернулся домой поздно вечером с тяжелым чувством: он все еще сожалел, что взял у Джона пачку долларов. Переживал это так, что не мог заснуть. Да и в последующие два дня до отъезда из Нью-Йорка он расходовал эти доллары, опасаясь попасть под подозрение своих коллег. Лишь за несколько часов до отправления в морской порт он все же потратил часть денег на шмотки и подарки для своих родственников и коллег по работе в Москве.
А 9 июня 1962 года на пароходе «Куин Элизабет» агент ФБР полковник Поляков отплыл от берегов Америки, прихватив с собой сокрытое в личных вещах шпионское снаряжение для продолжения своей гнусной предательской деятельности, но теперь уже на родной земле московской.
Глава вторая
«КРОТ» В «АКВАРИУМЕ»
У него было две жизни: одна — явная, которую видели и знали все, кому это нужно было. И другая — протекавшая тайно.
Антон Чехов. «Дама с собачкой»
Летом 1962 года агент ФБР Дмитрий Поляков стал, на жаргоне западных спецслужб, «кротом» ЦРУ Соединенных Штатов Америки. Через него разведка противника без затруднений внедрилась в московский «аквариум» ГРУ. Так с подачи бежавшего в Англию изменника Родины, капитана Владимира Резуна стали называть новый главный корпус штаб-квартиры Главного разведывательного управления Генштаба. Сами же сотрудники военной разведки окрестили новое девятиэтажное здание из стекла и бетона на Хорошевском шоссе «стекляшкой». Тогда же ЦРУ, чтобы основательно зашифровать своего агента, поменяло ему псевдоним: с того времени во всех документах Лэнгли [33] он стал фигурировать не Топхэтом, а Бурбоном — так назывался сорт американского виски.
После многодневного плавания через океан и пути через всю Европу у Бурбона было одно желание: выспаться как следует. Однако, вернувшись к родным пенатам, он даже заснуть не мог: голове не давал покоя вихрь обрывочных мыслей о том, что жизнь теперь будет намного опаснее, чем в Америке. Что отныне для него существует только «теперь», а «завтра» уже не будет, потому что «завтра» — это разоблачение и арест. «А посему перед руководством — большим и малым — придется быть таким, какой им требуюсь, то есть всецело преданной им тварью, — продолжал он размышлять[34].
