Хроники Финского спецпереселенца - Татьяна Петровна Мельникова
Дождавшись вечера, мы отправились снова в путь, привели нас на железнодорожную станцию и распределили по товарным вагонам. Нам достался вагон без крыши, очевидно предназначенный для перевозки мяса. Осмотрели новое жильё и приступили благоустраивать его – натаскали соломы и легли спать, укрылись шинелями. Проснулись утром, кругом было светло и бело – за ночь выпало много снега, но мы спали таким богатырским сном, что ничего не слышали, погода была тёплой, и мы себя чувствовали бодрыми, теперь только мелькали телеграфные столбы и колесные оси постукивали в такт на стыках рельс. Куда мы едем никто не знал, и это никого не интересовало. У солдата есть командир, который думает за тебя, а нам оставалось только выполнять приказ. Через некоторое время поезд остановился, город «Череповец», объявили по радио. Здесь мы подкрепились и вскоре опять двинулись в путь. Несмотря на то, что линия фронта отсюда было далеко, напряжение войны чувствовалось – вокзал города Вологда был переполнен военными, все куда-то спешили, заботы у каждого были свои, а цель для всех была, одна общая. Наш дальнейший путь, как выяснилось, был на север по железной дороге «Вологда-Архангельск», мы доехали до станции «Оровек» (не нашел на карте), от железнодорожной станции шли пешком 15км.
Разместили наш батальон по пустующим домам в нескольких деревнях, где нам предстояло приступить к строительству аэродрома. Зима 1941-42 года была морозная, термометр опускался ниже нуля до -40, иногда до -45 градусов по Цельсию, одежда и обувь наша не соответствовала этим климатическим условиям. Так мы начали жизнь на новом месте, чувствовалось дыхание севера. Аэродром, который мы начали строить был довольно солидный по своим размерам по сравнению с тем, что мы строили под городом Тихвин, строили его не только наш батальон, но и заключённые, они находились на другом конце аэродрома под конвоем. Объектов здесь было множество – лётное поле, землянки для летчиков, якорные стоянки и т.д., работы мы ввели в основном земляные. Каждому человеку было определена строго определенная норма по рытью котлована. Здесь ничего в учет не принималось. Несмотря на то, что одни по состоянию здоровья не могли выполнять одинаковый объем работ, другие по физической силе были слабее, на все случаи жизни командир отделения отвечал – Я человек маленький, моё дело маленькое, я получил такой приказ от вышестоящих, эта теория жизни скоро дала о себе знать. Как только отъехали дальше от фронта, питание сразу изменилось – суп теперь был далеко не тот, который варили под «Тихвином». Несмотря на то, что повара остались те же, здесь совсем не стало картошки, её заменили брюквой, сечкой или мерзлой капустой, от такого жидкого ужина после трудового дня дневная пайка хлеба была съедена за один прием. Люди стали на глазах худеть, определить командирский состав от рядового теперь мог любой, кроме слепого. Не по знакам отличия на петлицах, а по цвету лица. Рядовые бойцы все скоро осунулись, лица обрели бледный вид, как русская берёза, у командирского состава наоборот лица были пунцово-красные, цвета как спелый помидор, только-что сорванный из грядки. Земля с каждым днём всё больше промерзала вглубь, каждый сантиметр для рытья котлована теперь довелось великим трудом. Целый день приходил долбить ломом мерзлую землю, а она откалывалась маленькими кусочками от монолита. Только пробьешь мерзлый грунт до талого, так день на исходе и конец рабочего дня. Завтра снова такая же картина. Кто свою норму не сумел выполнить в течение рабочего дня, тех оставляли на сверхурочную после работы под присмотром комендантского взвода. Люди ослабли, с каждым днём всё больше бойцов не справлялись с дневной нормой. Командирский состав теперь, проходя мимо нас, покрикивал вовсю надо доходяг. Теперь при свете луны многие доканчивали свою траншею, работая сверхурочно по несколько часов. Глубина промерзания земли далеко не одинакова была везде. Где было больше снега там талая показывался раннее, но здесь ничего во внимание не принималась. Если заключённые были под конвоем целый день, то они были осуждены судом за совершенное преступление, и их после работы не оставляли, а у нас наоборот – мы были бойцами Красной Армии, нас днём никто не охранял, а вечером под присмотром Комендантского взвода заставляли работать тех, кто не справился с дневной нормой. Вот и сравнивай – кому из нас было хуже. После этого еле свои ноги дотянешь до казарм и сразу на боковую, так измучен, что еды нам больше не надо было. Теперь мы должны часа два-три отдохнуть, чтобы набрать силы подняться и со своей похлебкой справиться. Не однократно мы вспоминали тот момент, когда нас, совсем зеленых, привезли за «Красногвардейск». Во время налета немецкой авиации, наш командир роты товарищ Лярский с такой отеческой теплотой обращался к нам: Сынки, стойте у сосен и не двигайтесь, пока налет не кончится. Куда только делась эта душевная теплота и человечность, от этого не осталось и следа. Теперь перед нами был боевой командир, который приказывал и лишних дебатов не переносил. Здесь не слышно было артиллерийской канонады, не рвались бомбы, на бреющем полете никто не отстреливал из пулеметов. Здесь был другой клочок земли довоенного времени. Не зря говорят – Хочешь узнать человека, дай ему власть.
Обуты мы были в кожаные ботинки, которые вскоре порвались и настало настоящее бедствие для старшины роты. Каждый день, перед работой, старшина первым долгом спрашивал: «Босые есть?» – «Есть», – последовал ответ. Их с каждым днем становилось всё больше. Приказ один и тот же – босые, два шага вперёд, шагом марш. Теперь Овсянников у каждого босяка сам проверял обувь, и затем последовала новая команда – в казарму марш, и сдать ботинки на ремонт. В каждой деревенской избе было множество босяков, которые целыми днями лежали на нарах или на русской печи и молились Богу чтобы старшина не подобрал для них обуви, мы все теперь несли дежурство в казарме. В обязанности их входило в течение дня настрогать лучинок, чтобы каждый боец после работы мог свой суп есть при свете лучинки, керосина и в помине не было, после того как в суп был съеден, приступали
