Рабочий-большевик в подполье - Александр Карпович Петров
Иногда, увлекшись работой, я забывал совершенно, что со мной был живой груз, и уже шел с каким-нибудь рабочим, куда было нужно. Но дорогой вспоминал, что среди товара в лавке играет моя девочка. Вбегая в лавку, находил ее или на прилавке, или просто, как мышь, в крупе. Девочку любили все. Для меня не составляло никакого труда носить ее на протяжении пяти верст между городом и Соломбалой. Ребенок любил меня и готов был путешествовать со мной куда угодно.
Собрания представителей с разных заводов и предприятий мы старались обставить как можно торжественнее, поэтому приурочивали их к Новому году, пасхе, к каким-нибудь большим праздникам.
На закупку муки, чаю, сахару и других необходимых предметов кроме общих денег иногда вкладывались свои собственные деньги. Наши женщины пекли пироги, покупали и устраивали в Новый год громадную елку, варили шоколад и всем этим щедро угощали рабочих, сидящих на собрании.
Кроме докладов исторического и теоретического содержания тут были отдельные горячие выступления с декламацией. Было большое желание что-либо спеть хором, но проклятые конспиративные условия не позволяли этого.
Чтобы собраться только на один час, из-за конспиративных условий публика начинала собираться с раннего утра и расходиться по одному-два до позднего вечера. Это не было заметно, так как в Архангельске в большие годовые праздники все знакомые обыватели посещают друг друга «с визитом» и в каждом доме целый день с утра до вечера раскрываются и закрываются двери для встречи и проводов «визитеров». Кроме этого выставляли «наружный пикет», якобы из гуляющей влюбленной парочки. А для заметных активных подпольных работников были к услугам со всех сторон проходные дворы, а темным вечером они просто перескакивали через заборы. Дом стоял на углу с прилегающими заброшенными дворами.
Точно так же торжественно обставлялись и встречи 1 Мая, с той лишь разницей, что провизию заготовлял каждый для себя или отдельные группы, заготовлялись лодки, а некоторыми — оружие для охраны. Чтобы облюбовать удобный остров в дельте Северной Двины, за несколько дней ездили и осматривали его, выбирали сухое место, обставленное кустарниками и деревьями. На такой полянке выкидывали красный флаг с известными в то время лозунгами, пели революционные песни и веселыми группами разъезжались в разные стороны.
В период расцвета «Искры» и вышедшей в свет брошюры товарища Ленина «Что делать?» нас обыкновенно называли ленинцами, и так до 1903 года, когда русская социал-демократия определенно раскололась на два течения — меньшевиков и большевиков.
Однако этот период в личной моей жизни обошелся очень дорого. Увлеченный подпольной работой, я совсем почти не уделял времени на воспитание своих детей. Результатом этого была смерть моего первого сына, могилка которого на одном из архангельских кладбищ осталась для меня памятником этого бодрого, но трудного времени.
Подъем рабочего движения по всей России стихийно сказался и среди архангельского пролетариата. Начались стачки и на лесопильных заводах. Нашей окрепшей организации оставалось только руководить ими и придавать им политический характер. Одной из первых была стачка на лесопильном заводе Кыркалова. В это время в Архангельск снова приехал А. Шестаков, который бежал из Одессы после больших стачек, колоссальных митингов и демонстраций, чтобы на время замести следы, а также со специальным поручением — привезти с собой из Архангельска активных работников.
Благодаря тому что в Соломбале были еще старые активисты, которые отлично знали Шестакова, он собрал их и стал говорить им, что нужно организованно действовать в более широком масштабе, по примеру южного движения.
В. Кувакин, бывший на собрании, зная отлично Шестакова, заявил ему, что в Архангельске имеется комитет, через который он должен организованно влиять на массы, после чего Шестаков явился к нам в комитет и сделал основательный доклад о южном движении, вообще о положении дел в партии, сообщил о тех заданиях, какие он получил от уполномоченного ЦК, после чего мы временно кооптировали его в комитет.
Он вызвался написать прокламацию по поводу кыркаловской забастовки.
Вскоре затем выпустил вторую прокламацию, которая была озаглавлена «Какое значение имела кыркаловская стачка для рабочих в Архангельске», написанную мною. Был издан нелегально мой коротенький рассказ под названием «Безработный» и написанный мною очерк рабочего движения в Архангельске. Вообще в это время было выпущено много прокламаций. В конце 1903 и начале 1904 года иногда так спешно приходилось выпускать их по требованию самих рабочих, что некогда было обсуждать в комитете и часто приходилось писать и выпускать единолично, представляя в комитет лишь гектографированные оттиски. Помню я, в январе 1904 года была большая безработица и мне пришлось наскоро писать прокламацию к безработным. В это время как раз приезжала к ссыльной Е. А. Марковой ее сестра Л. А. Маркова, в то время большевичка, и вместе с нею я написал прокламацию к безработным, подписав ее «Сознательный рабочий» и пометив место выпуска «Маймакса», что делал и раньше неоднократно, чтобы одурачить жандармов, которые рыскали в поисках активистов. Конечно, все это делалось с согласия комитета.
В комитете тогда же был поднят А. Шестаковым вопрос о необходимости сделать политическую демонстрацию, чтобы таким образом ознаменовать выход из подполья. Предложение вызвало горячие дебаты. Одна часть комитета была на стороне Шестакова, другая — я и В. Кувакин (в меньшинстве) — находила выступление несвоевременным для Архангельска. Я считал, что демонстрация будет дорого стоить рабочим: последуют массовые аресты, и вместе с тем разобьют и подпольную организацию. Однако пришлось подчиниться образовавшемуся большинству, тем более что чуть ли не 50 человек активных рабочих были за демонстрацию.
Наконец, мы решили созвать конференцию со всех заводов, на которой Шестаков должен был сделать такой же доклад, как в комитете, о разгорающемся по всей России рабочем движении, а также внести свое предложение о демонстрации. Конференция высказалась в пользу демонстрации. Назначили место для сбора, а именно против завода Макарова, чтобы отсюда идти в глубь Маймаксы, от завода к заводу, а потом уже, смотря по тому, какой характер примет демонстрация, в случае успеха, снова идти обратно к городу.
Однако в назначенный час собрались только те, которые определенно высказались за демонстрацию; всего собралось до 100 человек.
Сильно прозябнув, мы выкинули красный флаг, построились рядами и, распевая революционные песни, пошли по Двине, надеясь, что к нам примкнет черный поток рабочих, идущих через Двину на работу. Но оказалось, что те удивленно таращили на нас глаза и продолжали бежать по своим делам.
Дойдя до
