Свидетель о Свете. Повесть об отце Иоанне (Крестьянкине) - Вячеслав Васильевич Бондаренко
Впрочем, отец Александр не только говорил сам, но и внимательно слушал молодых друзей. А те с горячностью обсуждали происходящее в церковной жизни.
– …да, я все понимаю! – нервно говорил Василий Серебренников. – Есть обстоятельства, когда нужно идти на компромисс, чтобы сохранить то главное, что у тебя есть, чтобы не погибнуть… Но до какого предела этот компромисс простирается? Где грань, за которой начинается бесчестье, которое ложится уже не только на иерарха, но и на всю Церковь?..
– Я помню, как владыка Сергий приносил покаяние Патриарху после возвращения из обновленчества, – задумчиво произнес Иван, глядя в сторону. – Помню слезы на его глазах. Он раскаивался, это было видно… Но верный ли он избрал путь, вот в чем вопрос?.. Не путь ли это, ведущий к полной нашей погибели?..
– Союз воинствующих безбожников своих планов не скрывает, – поддакнул отец Владимир (Москвитин). – Через два года, к двадцатилетию революции, они хотят искоренить в СССР все намеки на религию. И как Сергий думает этому противостоять? И думает ли?.. Кто его помощники?.. Возможно ли сберечь Церковь без Патриарха, и что она будет собой представлять?..
Выговорились – и замолчали внезапно, глядя на отца Александра. А он, строго и одновременно с тем сочувственно покачав головой, заметил:
– Отцы, вы себя ведете так, будто знаете волю Божию и сами на месте владыки Сергия побывали. И судите, не имея на то вовсе никаких оснований. А между тем за один порок осуждения человек может стать пьяницей, блудником, разбойником… Вот как страшно осуждать! Если кого-либо осуждаем, то вторично распинаем Господа и удаляем от себя Духа Святаго. Впрочем, об этом вы мне сами потом расскажете – на исповеди… И не путайте осуждение с рассуждением. Если видим грех и душа болит за грешника, это рассуждение, а если злорадствует – то осуждение…
Молодые люди примолкли, словно протрезвев. Было и стыдно, и одновременно хотелось возразить отцу Александру. Но сделать этого не посмели.
…Вот такие были разговоры. После них-то Иван и начал ходить на тайные службы «непоминающих». 2 мая 1934-го, на Преполовение Пятидесятницы, побывал он и на службе в кафедральном Богоявленском соборе в Дорогомилове, где впервые публично прозвучал новый титул владыки Сергия – Блаженнейший митрополит Московский и Коломенский. Торжественная, благолепная служба невольно захватила, повлекла за собой, но с неприязненным чувством при виде владыки – старого, со скорбным, словно стекшим вниз лицом, с усталым взглядом сквозь очки, – он так и не смог справиться.
…А потом он увидел сон. Сон, который помнил и спустя много лет.
Ему приснился тот же самый Богоявленский собор и толпа людей, ждущая митрополита Сергия. Иподиаконы уже раздвинули народ, чтобы освободить проход для архиерея. Сам Иван стоял в первом ряду.
Владыка появился неслышно, как и положено во сне. Медленно, торжественно его облачили в мантию. Вот митрополит двинулся по узкому коридору, между двух рядов провожавших его взглядами людей. И вдруг его глаза остановились на Иване Крестьянкине.
Властным жестом прервав шествие, Блаженнейший митрополит приблизился к юноше и, чуть наклонившись к нему – так, чтобы он мог слышать, – с горьким и виноватым лицом чуть слышно произнес:
– Я знаю, ты меня осуждаешь… А я ведь каюсь.
Больше ничего, только две этих фразы. Шествие продолжилось. И алтарь, куда вошел митрополит, залился неземным светом…
…Иван проснулся словно подброшенный. Стояла глухая весенняя ночь. В изголовье гудела и курлыкала канализационная труба. Храпела за занавеской квартирная хозяйка. Зачитанный молитвослов упал с тумбочки на пол, он машинально подобрал его и положил на место…
«Неосуждение! – пронзило его. – Кратчайший путь к спасению. Не суди, да не судим будешь. А ты судишь, хотя не знаешь ровным счетом ничего. И судишь, не зная, что милость Божия уже, может быть, давно стерла все рукописание грехов… И это уже суд не над человеком, а над Богом, помиловавшим и простившим. Если кого-либо осуждаем, то вторично распинаем Господа и удаляем от себя Духа Святаго…»
После этого на тайные службы «непоминающих» он больше не ходил. А когда через некоторое время в Богоявленском соборе вновь увидел митрополита Сергия, Ивану на какую-то странную секунду показалось, что владыка остановил теплый взгляд старческих глаз на нем и кивнул с благодарностью. А может быть, только показалось: зрение-то было плохое…
Орёл, август 1936 года
…Когда врач вышел из комнаты, его тут же окружили со всех сторон:
– Ну как она?
– Что скажете, доктор?
– Какие лекарства нужны?
Врач хмуро осмотрел столпившихся вокруг него детей больной. Трое мужчин и горбатенькая, словно склонившаяся к земле женщина… Как сказать им, что их матери осталось совсем недолго?.. Врач вздохнул, почесал переносицу.
– Все лекарства, которые ей нужны, она уже принимает. Но… организм до крайности истощен. Инфекция сильная. Будем надеяться на лучшее, что тут еще можно сказать…
Дверь за врачом закрылась. Татьяна Крестьянкина с плачем закрыла лицо руками. Константин хмуро следил сквозь окно за тем, как доктор усаживается в кабину белого санитарного фургона-полуторки…
…Иван, стараясь двигаться как можно аккуратнее, опустился на край материнской постели. Елизавета Иларионовна лежала с закрытыми глазами и часто, прерывисто дышала. Пожелтевшее и заострившееся от болезни лицо ее вблизи выглядело совсем старушечьим. «Старушка моя, – подумал он и почувствовал, как теплые слезы побежали по подбородку. – Моя старушка…»
Мать открыла глаза, он суетливо сунулся к ней:
– Мама, что? Воды дать?..
– Нет… Ты бы езжал в Москву, Ванечка… У тебя же завтра последний день отпуска…
– Мама, ну что за глупости? Ну как я тебя оставлю-то?
– Так ведь Саша, Костя и Таня тут… А ты со мной вон, на карточках. – Елизавета Иларионовна кивнула на стену, на которой были аккуратно развешаны присланные из Москвы фотографии. Среди них Иван узнал и ту, зимнюю 1934 года. Даже подпись разобрал: «На память мамочке от любящего ее сына Вани. Москва, 6.1.34. Фотография – мой повтор»…
– Нет, нет, – помотал он головой. – Никуда я не уеду. А ты отдыхай, врач сказал: тебе вредно напрягаться.
…По сравнению с Москвой Орёл казался теперь очень маленьким, низким и тихим. Время от времени с Иваном здоровались какие-то старые люди, и он понимал, что это, наверное, соседи, которые
